Send her victorious, happy and glorious…
— Пробел пробел — этого я просто не могу понять.
— Наши учёные говорят, что это вполне возможно, генетические пробел…
Граф поднял руку, прерывая Гидеона.
— Знаю, знаю! По законам науки это может быть верным. Но тем не менее у меня дурное чувство.
Да, тут мы с ним совпадали.
— То есть никакого французского? — спросил он меня, на сей раз по-немецки. С немецким у меня было немного получше (как-никак стабильная четвёрка уже четыре года), но здесь тоже обнаружились глупые пробелы. — Почему же она так плохо подготовлена?
— Она вообще не подготовлена, маркиз. Она не знает иностранных языков. — Гидеон тоже заговорил по-немецки. — И во всех других отношениях она тоже полная пробел. Шарлотта и Гвендолин родились в один и тот же день. Но мы ошибочно исходили из того, что Гвендолин родилась на день позже.
— Но как это могло остаться незамеченным? — Ах, наконец я понимала каждое слово. Они снова перешли на английский, на котором граф говорил без малейшего акцента. — Почему у меня такое чувство, что Стражи в твоё время больше не относятся к своему делу с надлежащей серьёзностью?
— Я думаю, ответ в этом письме. — Гидеон вытащил запечатанный конверт из внутреннего кармана сюртука и протянул его графу.
Буравящий взгляд вперился в меня.
…frustrate their knavish tricks, in Thee our Hopes we fix, God save us all…
Я с усилием отвела взгляд и стала смотреть на двух других мужчин. У лорда Бромптона, казалось, пробелов было ещё больше, чем у меня (его рот над многочисленными подбородками был приоткрыт, и он выглядел несколько глуповато), а второй мужчина, Ракоци, внимательно разглядывал свои ногти.
Он был ещё молод, вероятно, около тридцати, у него были тёмные волосы и длинное узкое лицо. Он мог бы смотреться очень хорошо, но его губы были искривлены, как будто во рту у него был гадкий привкус, и его кожа была болезненно-бледная.
Я как раз размышляла, не наложил ли он на лицо слой светло-серой пудры, как он внезапно поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза. Его глаза были чернее ночи, и я не могла различить, где кончается радужка и начинается зрачок. Эти глаза выглядели странно мёртвыми, хотя я не могла сказать, почему.
Автоматически я снова начала мысленно декламировать «Боже, храни королеву». За это время граф сломал печать и развернул письмо. Вздохнув, он начал читать. Время от времени он поднимал голову и смотрел на меня. Я стояла, как стояла.
Not in this land alone, but be God’s mercies known…
Что было в письме? Кто его написал? Лорда Бромптона и Ракоци это, казалось, тоже интересует. Лорд Бромптон вытянул свою толстую шею, чтобы ухватить что-нибудь из написанного, а Ракоци больше концентрировался на лице графа. Очевидно, противный вкус во рту был у него с рождения.