Чтобы облегчить обучение, Иванов придумал нарисовать на листах бумаги расположение звездочек на всех видах эполет и вывесил около черной доски квартирмистра. От такой наглядности дело пошло сразу куда спорей.
Зайдя в эскадрон, барон Пилар рассмотрел рисунок и сказал:
— Отсюда мне явствует, Иванов, что ты против Жученкова и достоинства немалые имеешь…
— Рад стараться, ваше высокоблагородие! — ответил вахмистр, которому теперь и самому иногда казалось, что справится с новой обязанностью не хуже других.
В 1827 году вьюги начались в январе. Солдаты инвалидной полуроты выбивались из сил, сбрасывая снег с кровель, расчищая панели и плац, отгребая по утрам от дверей конюшен, складов и мастерских. Особенно опасно и трудно было работать на крутой крыше трехэтажного главного корпуса, с которой не раз падали и калечились люди. Еще генерал Арсеньев писал куда следовало, прося поставить решетку — ограду вдоль ее краев, но получал ответы, что на сие устройство средств не имеется.
В этом году с крыши сорвался ефрейтор 3-го эскадрона Пестряков, наряженный за старшего с десятью кирасирами в помощь инвалидам. Но при этом счастливо угодил на кучу рыхлого снега и только сломал ногу. Про счастье сказал сам ефрейтор, когда Иванов со связкой баранок в виде гостинца пришел навестить пострадавшего, к которому расположился после давнего разговора про горе девицы Черновой. Осунувшийся и желтый, лежа навзничь на лазаретной койке, Пестряков говорил, улыбаясь:
— Вот как счастливо отделался! Лекарь молодой, что ногу в луб заложил, так и сказал: «С коленом ты, кавалер, простись, гнуться не будет, ковылять тебе до смерти на прямой ноге». А мне что и надо, Александр Иваныч. Спасибо снегу: от смерти уберег да на линию ремесленную определил. Одно сумлеваюсь: как шить стану, ежели ногу под себя не подберу.
— Приспособишься. Теперь и к женитьбе ближе… Ты будто с тринадцатого года служишь? — сказал Иванов.
— Так точно. Девять бы лет еще тянуть… Ох, коли милость твоя будет, оберни тихонько одеялу под пятку, стынет нога. Сюда вот бараночки положи, околь подушки, я всласть пожую.
Вахмистр сделал, как просил Пестряков. Нога в лубке, едва прикрытая байковым одеялом, была совсем холодная.
— Неужто чулков не положено? — спросил он. — Я в лазаретах не леживал, а слыхал, будто дают.
— Ходячим дают, — сказал Пестряков. — Да ладно, перетерплю. Мне главно знать, что службе конец. Иглой на пропитание завсегда наковыряю.
— А тут что ж никого? — кивнул Иванов на три койки в той же палате, застланные простынями, без подушек и одеял.