— Лежали, сказывают, гренадеры, на площади раненные, а после пустовала камора. Вот и не топили. Сряду разве нагреешь?
— А их куда же?
— В крепость отвели, как залечили…
Спускаясь по лазаретной лестнице, Иванов думал, что и верно счастлив Пестряков: сейчас перетерпит боль да холод, зато в тридцать пять лет про службу забудет. Хотя трудно портняжить, на прямой ноге ходючи, как Яков Васильич покойный… Потом подумал, что небось Жученкову не посмел бы так радоваться, что службе конец. Не ставят его кирасиры за начальство.
Через двор шел офицер в шинели и шляпе. В сумерки вахмистр не рассмотрел, кто это, сделал фрунт и тут узнал поручика Лужина, которого с Нового года перевели в лейб-эскадрон.
— Иванов? — остановился поручик. — Откуда с этого края?
— Из лазарета, от Пестрякова, ваше высокоблагородие.
— Ну, как он? Верно ли, что ногу сломал?
— Верно-с. В холодной каморе один лежит, и чулков не дают, нога сломленная словно лед.
— Да что ты! Он ведь мой дядька был, как ты при… — начал Лужин и осекся. — Слушай, идем ко мне, я теплого чего-нибудь дам, отнеси Пестрякову. А то человека пошлю, если торопишься.
— Ничего, ваше высокоблагородие, я сейчас могу, — с охотой отозвался Иванов.
В прихожей квартиры Лужина топилась печка. Сидевшие перед ней денщик и подросток-казачок вскочили и мигом зажгли свечи.
— Достань одеяло ватное, что в лагерь брали, и чулки серые, которые в мороз мне надевал, — приказал денщику поручик. — Да сахару отсыпь фунта два и неси все в лазарет ефрейтору Пестрякову. Сам до него дойди, не передавай фельдшеру. Понял?
— Так точно, ваше высокоблагородие!
— А тебя, Иваныч, я по строевой части хочу кой-чего расспросить. Только подожди немного, хоть здесь, у печки, пока колет сниму, жмет, проклятый, под мышками. Иди, стащи, Тимошка.
Вахмистр помог денщику отсыпать из жестянки в бумагу сахар, свернуть одеяло и чулки и уже закрыл за ним двери, когда вышел Лужин в халате.
— Гляди за печкой, Тимошка, не отлучайся от огня, — приказал он. — Пойдем ко мне, вахмистр.
Они миновали гостиную и вошли в кабинет. Здесь, закрывши за собой дверь, Лужин сказал негромко:
— Хочу тебе рассказать, что вчера Александра Иваныча видел.
— Где же, ваше высокоблагородие? — поразился Иванов.
— Когда ночью с бала от князя Кочубея вышел и кучера своего искал около уличной грелки. Тут прямо рядом со мной трое ямских саней пробежали. В каждых по жандарму и по арестанту. Во вторых наш Александр Иванович в тулупе, в шапке меховой. На миг мелькнул, но как сейчас тебя вижу. Вот, братец, лучшему из тех, кто юношами в Белоруссии в полк вступали, какова судьба выпала…