Здесь за ветром было совсем тепло. Несколько яличников приглашали народ в свои ярко окрашенные лодочки.
— Дашь семитку на переправу, так на мост не пойду и дело твое сделаю. — Дворовый, сняв шапку, сунул ее под зад и сел на гранитную ступеньку. — Где щетка твоя? — А сам достал из кармана карандаш и листок бумаги, который разгладил на колене.
Иванов сел рядом и подал щетку. Старик положил бумагу на ее крышку, обмял по краям и прищурил один глаз.
— Вот хоть, к примеру, обозначим год от рождества Христова, — сказал он и замечательно красиво, как показалось Иванову, начертил посреди бумажки в длину четыре цифры: 1–8−1−9. Посмотрел, откинув голову, и накрепко обвел послюненным карандашом, где удвоив, где оставив одну первоначальную линию. — Вот набей медных гвоздиков, где в два ряда, где в один, и готово — они и под воском будто золотые заблестят. А в углах давай узорики пустим вроде лука со стрелой… — Он изобразил полукруги, пересеченные посередине прямой. Перевернул бумагу, снова обмял ее. — Второй рисунок потрудней будет, но выучи, раз буквы знаешь. — И стал выводить во всю длину бумажки: «St-Petersburg». — Это, братец, нашего города имя на французский манер. — Опять обмусоленный карандаш уверенными нажимами дорисовал надпись вчистую.
— Красиво, почтенный, пишешь! — восхищенно сказал Иванов.
— Пустое! — отозвался старик, но и сам, видно, был доволен. — То ль я делывал! Какие транспаранты для фейверков сочинял, с аллегориями да с девизами!.. — Он протянул Иванову щетку и бумажку. — На первый раз и довольно. По-русски коли захочешь надписывать, то любой писарь за гривенник сочинит. Однако за товар, с иностранным схожий, всяк больше платит.
— Ученость у вас большая, — почтительно сказал ефрейтор и полез в карман.
— Наук мной много превзойдено, — согласился дворовый. — Двух барчат при мне учили, так я ихние все уроки запомнил: мифологию и грамматику, натуральную и простую историю. Только, вишь, выше лакея не вздынулся. Ты какого звания до службы?
— Крепостной.
— Вот и я Кондрат из тех же палат. — Дворовый встал со ступеньки и вдруг насупился: — Ты, видно, воевать и работать горазд, я учиться был охоч и господам на совесть служил, а все нам жизни, окроме собачьей, не видать. — Он достал деревянную табакерку и нюхнул с сердцем большую щепоть. Весь сморщился, скривился, лицо собралось в сотни складочек, глаза подернулись слезой. Отпихнул поднесенный двугривенный и сказал: — Не след тебе на рынок ходить. Совестливый разве продаст с барышом?.. Да уйди ты с деньгами! — топнул он ногой. — Сказал, давай алтын на перевоз. — Старик покосился на подходивший к пристани ялик и закончил вопросом: — А на что тебе деньги? В артель внесть? Аль женатый?