Возможно, доктору и вписали в какую-нибудь карту лечения о нарушении режима. Ведь если с ним что случится, им отвечать придётся. Надо себя обезопасить. У нас в медицине подстраховаться можно не столько лечением, сколько записью. Поэтому больше, чем за правильным лечением, следят за написанием всяких медицинских документов, приговаривая: мы пишем для прокурора. Эта ужасная фраза висит над медиками, начиная со студенческих дней. Все, вопиющие этот воспитательный слоган, даже и не задумывались об уровне безнравственности его. Хотя прокурору, на самом деле, не эти записи важны. Есть много следственных приёмов, наверное, которыми они должны пользоваться, не делая из карт больного главный козырь обвинения, если что и случилось. Так что призыв к медикам со стороны своих же инстанций говорит лишь об уровне морали их самих, да, пожалуй, и всего нашего общества и воспитывает лишь безнравственность вновь поднимающихся от младенчества к зрелости.
Короче, нарушитель с нарушительницей ходят по лесочку, по бережочку. Что-то он несёт, она лепечет. Нарастающий словесный флирт.
(Нынешнее время рождает новые слова и их некоторое переосмысление. Например, сейчас можно бы флирт назвать вербальным. Или: он задействовал всё свое умение вербально обволакивать партнёршу, озвучив банальные истины, чем озаботил её душу, затуманенную ежедневной вечерней виртуальной жизнью. В то время ещё не были столь зомбированы телевидением, как сейчас.)
На этом пустом уровне, что сейчас записано в скобках, он и вёл свою атаку на душу и тело цветущей язвенницы. Ох, неохота пересказывать пустые слова их трещащего диалога. Солнце всё больше нагревало воздух, землю, утепляло и души их. Трава уже приняла почти летний вид. Плащи, которые зачем-то они надели, были явно лишними. В конце концов, на границе леса и берега, в окружении цветов, он расстелил свой плащ, и они уселись, продолжая что-то верещать. Хотя уже и помедленнее. Какая благодать: солнце, весна, тепло, зелень, на пленере (это из банальностей языка прошлого) ещё пока безлюдье.
Они сидели, потом легли, подставив солнцу свои лица. И говорили совсем мало. Ефим взял Варину руку и положил себе на границу груди и живота. Варя руку не убрала. Уж не знаю, продолжать ли дальше. Всё как всегда. Правда, позволит ли Варя продолжить, не вспомнит ли она о язве? Не понадобится ли Ефиму опять его авторитет врача? Вряд ли должна мешать жизни болезнь, оставляющая человеку хоть какие-то силы. Что касается Ефима, так он своим инфарктом пренебрегал и даже более того, пользовался им как знаменем, помогающим ему в его эротических вожделениях. «Солнце уже почти летнее. А?» «Угу. Тепло. Хорошо». «А тебе, Варь, не жарко в твоей шерстяной кофточке?» «Пока нет. Да её же и не снять всё равно». «Нет, конечно. И не надо её снимать». Он осмотрелся. Вокруг никого. Тишина. Лишь чуть шелестят молодые листочки. Они ещё незрелые, упругие и не очень поддаются воздушным колебаниям. «Солнце прямо в глаза. Зря я не взяла тёмные очки». «А ты закрой глаза. Или я сейчас прикрою тебя». Он приподнялся и склонился над её головой, так что тенью своей прикрыл от солнца лицо». Варя засмеялась: «Так долго не продержишься. Устанешь». И он улыбнулся: «Шея устанет? Ну, и упадёт голова к тебе на грудь». Засмеялись оба. То есть, ни да, ни нет. Вскоре шея и устала. Вообще-то, что с шеей, неизвестно, но голова его на грудь её упала… Легла. Варя ничего не сказала. Он повернулся лицом к ней. Варя молчала. Он приподнял своей рукой её голову и поцеловал в губы. Сначала легонько, чуть прикасаясь. Её губы раскрылись, расслабились. «А может, не надо?» «Что не надо? Целовать?» «Всё не надо». Он повторил. «Давай сначала язву вылечим». «Причём тут язва? Любовь, вполне, оздоровительное мероприятие». «Холодно» – совсем уж не уверено буркнула Варя. «Согрею. И язву тоже». «Слушай. Нет. Дай привыкнуть к тебе». «Привыкай». «Тебе нельзя». На этот раз засмеялся доктор. Он положил свободную руку на её колени. «У меня юбка на резинке». Дальше уже и говорить было нечего. Наконец, заработала и женская рука. Она расстегнула ему ремень, брюки…