По мнению Лао Шэ, как ни значительны были проблемы, поставленные в «Фан Чжэнчжу», пьеса рассказывала о жизни актеров, то есть жизни среды в такой же мере своеобычной, в какой и кастовой. Свою новую пьесу Лао Шэ хотелось создать о жизни рабочих, крестьян или солдат. Но писатель не решался браться за такую пьесу, полагая, что он плохо знает жизнь этих слоев населения. Начав писать «Лунсюйгоу», Лао Шэ, по его признанию, решился на шаг чуть ли не самый рискованный в жизни. Он рассказывает, что непосредственным толчком к созданию пьесы явилось событие, которое действительно имело место. Весной 1950 года правительство решило реконструировать Лунсюйгоу и в течение нескольких месяцев претворило это решение в жизнь. На писателя этот факт произвел большое впечатление, и в его мыслях возник тот маленький дворик в пекинском предместье на берегу канавы, в котором произошли события, рассказанные в пьесе.
— А знаете, как возник мой старик Чжао? — взглянув мне в глаза, спросил Лао Шэ. — Нет? Вот послушайте: когда замысел пьесы почти отлился, я задумался над образом человека, наделенного качествами настоящего руководителя, человека, преданного новому строю, сознательного, полного решимости работать на благо народа. Ни рикша, ни торговец мелким товаром не мог быть таким человеком — мой герой должен быть настоящим рабочим. Я решил вывести в пьесе каменщика. Он много ездил по стране, много видел… Однажды меня познакомили на Лунсюйгоу с одним из старожилов этих мест, который оказался членом районного комитета по охране порядка. Но трудность заключалась в том, что он был мелким торговцем-лотошником. Однако, поразмыслив, я сделал его своим героем, правда, одни его приметы — общественная работа по охране порядка — я отдал старику Чжао, а другие — лоток с папиросами — своей юной героине Нянцзы.
Наша беседа легко перекинулась на какие-то смежные темы, и, отвечая на все новые мои вопросы, Лао Шэ как бы вводил меня в свою творческую лабораторию, раскрывая дневники, рукописи, роясь в книгах.
— Есть писатели, — говорил Лао Шэ, — которые наблюдают человека специально, чтобы потом сделать его героем произведения. То, что они делают, является своего рода портретом с натуры. Я не пользуюсь этим средством, а наблюдаю жизнь в более широком смысле этого слова. Конечно, прообразами моих героев являются люди, которых я когда-то наблюдал в жизни. Но почти никогда я не переносил человека на страницы своего произведения таким, каким я его видел. Прототип служит не более чем своеобразным семенем. Моя задача заключается в том, чтобы заставить это семя прорасти и дать цветы и злаки. Что же касается фактов, то и они не переносятся в произведения в готовом виде. Моя работа над ними обычно сводится к тому, чтобы простые факты обогатить, а чрезмерно сложные раскрыть и объяснить, но не опошлить их. Важна, так сказать, психология факта. Мой опыт свидетельствует: чем лучше изучены факты, чем больше накоплено материала, тем легче складывается план, тем сподручнее пишется. Поэтому изучение фактов, длительное и тщательное накопление материала — обязательное условие каждой большой работы. Для меня эта работа так же увлекательна, как и работа за письменным столом, когда произведение пишется.