— Да просто, господа, представил себе, как мой Митька-повар и Семен-бурмистр на заседании со мной спорят и особое мнение подают… Вот умора-то!!.
Яков Александрович едва заставил себя для приличия высидеть на месте, пока хозяин дома снисходительно и величественно пояснил ему, что об участии крестьян в гражданской жизни России еще рано думать, что они пока совершенно как дети, что за них думает правительство и дворянство, но что со временем, даже, может быть, вскоре, во вновь вводимых земских учреждениях наиболее разумные и состоятельные из крестьян получат право голоса.
А на другой день, застав учителя в библиотеке за чтением «Современника», барин сказал, постучав холеным ногтем по журналу: «Зря, мой милый, вы этим занимаетесь, ничего полезного отсюда не почерпнете. Имейте в виду, что на журнал этот уже наложен правительственный запрет. А господин Чернышевский заключен в крепость как лицо, изобличенное в революционной пропаганде, в подстрекательстве крестьян к бунту».
Яков Александрович еще в Петербурге знал все это, слышал и то, что Некрасову удалось добиться разрешения возобновить выход журнала, но только теперь понял, как много потеряла русская общественная жизнь с арестом Чернышевского и то, как должны ненавидеть этого смелого, великодушного человека вот такие болтуны либералы.
С трудом дотягивал Вербов последние недели своего репетиторства, так опротивели хозяева. Да еще к этому времени остро, как никогда, встали вопросы о дальнейшей жизни. Что предпринимать осенью? Поступать учиться дальше? Начать учить самому? Хотелось и того и другого. Но одно было ясно — нужно найти такой путь, чтобы приносить народу пользу, делать для него что-то подлинно нужное. А для этого прежде всего казалось необходимым узнать его жизнь, потребности, мысли. Не быть более полубарчонком, воспитанным институтом в стороне от действительности. Но как это лучше сделать? Наиболее правильным путем казалось стать учителем, да не в губернской гимназии — там все дети чиновников и дворян, даже не в уездном училище — там купчики и мещане, а в самой настоящей сельской школе. Проработать там года два-три, а там, может быть, махнуть и в университет.
В эти же дни пришло от деда письмо с грустным сообщением, что бабушка Елизавета Матвеевна в июне скончалась, долго перед тем прохворав, что он остался совсем один и очень бы хотел видеть внука. Жаль было Яше бедную бабку, вспомнил он ее доброту и ласку и вечное оханье.
Мальчиков Яков Александрович подготовил хорошо, они поступили, куда хотел отец. И в начале сентября, получив расчет, учитель выехал к деду.