Я не увидела ни одного знакомого лица. На скамьях сидели люди в темной одежде, которая была гораздо более модно скроена и сшита из более дорогого сукна, чем мне когда-нибудь придется носить. Я присела в укромном местечке за колонной, но, поминутно ожидая, что кто-нибудь спросит, что я здесь делаю, почти не слышала службы. Когда она кончилась, я поспешила уйти, пока ко мне никто не подошел. Я обошла кругом церкви и посмотрела на наш дом, стоявший по другую сторону канала. Дверь все еще была заперта. Видно, католические службы продолжаются дольше наших, подумала я.
Я пошла в направлении своего родного дома и остановилась, только дойдя до ограждения, у которого дежурил солдат. Улицы с другой стороны ограждения были пустынны.
— Как там дела? — спросила я солдата.
Он пожал плечами и ничего не ответил. Ему было явно жарко в шляпе и плаще, потому что, хотя солнце скрывалось за облаками, было тепло и даже душно.
— А список умерших где-нибудь есть? — с трудом выговорила я.
— Пока нет.
Это меня не удивило — списки всегда вывешивались с опозданием, и к тому же были неполными. Куда точнее были слухи.
— Вы не знаете… не слышали про старого мастера Яна?..
Подошли еще люди и стали задавать те же вопросы.
— Я ничего не знаю, — сказал солдат. — Ждите, когда вывесят списки.
Я попыталась расспросить солдата, караулившего у шлагбаума на другой улице. Этот говорил со мной дружески, но тоже ничего не знал о моих родных.
— Могу порасспрашивать кругом, — сказал он с улыбкой, — но только не даром…
Он окинул меня жадным взглядом, и я поняла, что речь идет не о деньгах.
— Как тебе не стыдно! — вспыхнула я. — Хочешь воспользоваться горем людей?
Но солдат беспечно улыбнулся — ему не было стыдно. Я забыла, что при виде молодой женщины у солдат возникает только одна мысль.
Вернувшись на Ауде Лангендейк, я с облегчением увидела, что дверь открыта. Я проскользнула внутрь и провела остаток дня во дворике, читая свой молитвенник. Вечером я легла спать без ужина, сказав Таннеке, что у меня болит живот.
В мясной лавке Питер-младший отвел меня в сторону, пока его отец занимался с другой покупательницей, и спросил:
— Вы что-нибудь знаете о своих родных?
Я покачала головой:
— Пробовала узнать, но никто ничего не говорит.
Я не смотрела ему в лицо. Меня смущала его забота. У меня было такое ощущение, будто я ступила с лодки на землю, а земля закачалась у меня под ногами.
— Я постараюсь узнать, — сказал Питер не терпящим возражений тоном.
— Спасибо, — помолчав, сказала я. Что я буду делать, если он действительно что-нибудь узнает? Он ничего от меня не требовал, как тот солдат, но я буду ему обязана. А я не хотела быть обязанной никому.