Глаза Карины были широко раскрыты. Взгляд растерянный. Она еще пребывала в аду. Я уже не помнил, в какой песне Барбара пела: «Я предпочитаю жить в аду, чем быть мертвой в раю». Или что-то в этом духе. Чего желала в эти минуты Карина.
— Что это за номер, по которому ты недавно звонила Тони? — тихо спросил я.
— Кто это звонил?
— Я думаю, дружки твоего брата.
В глазах Карины промелькнул страх.
— Они сюда придут?
— Не волнуйся, — сказал я. — Ты их знаешь?
— Двоих. Один с гнусной рожей, а другой такой верзила. На военного похож. У обоих мерзкие морды. У военного какие-то странные глаза.
Это Морван и Веплер.
— Ты их часто видела?
— Один раз. Но я их запомнила. Они выпивали с Тони на террасе «Бара Ратуши». Они сели за наш столик, даже не спросив разрешения. А военный сказал: «Сестра у тебя хорошенькая». Мне очень не понравилось, каким тоном это было сказано. И как он при этом на меня смотрел.
— А что Тони?
— Он рассмеялся, но, по-моему, чувствовал себя неловко. «Нам надо поговорить о делах», — сказал он мне. Вежливый способ попросить меня убраться. Я даже не осмелилась его поцеловать. «Я тебе позвоню», — пообещал он. Взгляд того военного я спиной чувствовала. Мне стало стыдно.
— Когда это было?
— На прошлой неделе, в среду. В среду, в полдень. В тот день Лейла сдавала экзамен на звание преподавателя. Но что же теперь будет?
Дрисс выпустил руку Карины и повернулся на другой бок. Он слегка храпел. Изредка он едва заметно вздрагивал. Мне было больно за него. За них. Им придется жить с этим кошмаром. Смогут ли выдержать Карина и Дрисс? Кадер и Жасмин? Я должен им помочь. Избавить их от кошмарных видений, которые будут отравлять им ночи. Скорее. И Дриссу в первую очередь.
— Но что же теперь будет?
— Надо действовать. Где твои родители живут?
— В Гарданн.
Это недалеко от Экса. Последний шахтерский город в департаменте. Обреченный, подобно всем тем людям, что там работают.
— Твой отец еще работает?
— Они выбросили его два года назад. Он активист в Комитете защиты. При ВКТ[33].
— И как у них дела?
Она пожала плечами.
— Я росла, а они меня даже не замечали. И Тони тоже. Воспитать нас означало построить лучший мир. Мой отец… (Она, задумавшись, замолчала. Потом продолжила.) Когда ты слишком много страдал, вечно считал гроши, то больше ничего в жизни не замечаешь. Думаешь лишь о том, как ее изменить. Наваждение какое-то. Тони, по-моему, мог бы это понять. Мой отец, вместо того, чтобы сказать ему: «Я не могу купить тебе мопед», держал перед ним речь. О том, что в его возрасте на мопедах не ездят. Что в жизни есть вещи поважнее мопедов. Просто цирк! Понимаешь. Каждый раз одно и тоже. Речи. О пролетариях, капиталистах, партии. По поводу шмоток, карманных денег, машины.