— Вот это да! Ты еще не умер, мой грязнуля! — воскликнула она, чувствуя, как твердеет мой член.
Я невольно улыбнулся. Хотя я все слабее держался на ногах. Меня трясло.
— Хочешь погорячее?
— Нет. Холодную. Посторонись (Я уперся руками в выложенный плиткой пол Мари-Лу вышла из-под душа.) Давай!
Она открыла кран до упора. Я заорал. Она выключила воду, схватила полотенце и растерла меня. Я доплелся до раковины. Мне надо было взглянуть на свою рожу. Лицо у меня разбито не было. Но за мной виднелось лицо Мари-Лу. Левый глаз у нее заплыл, почти сплошной синяк. Я медленно повернулся, держась за раковину.
— Это еще что?
— Мой «кот».
Я привлек ее к себе. На плече у нее были два синяка, на шее красное пятно. Она припала ко мне и тихо заплакала. Ее теплый живот прижался к моему животу. От этого мне было невероятно приятно. Я погладил ее по волосам.
— Мы с тобой в жалком виде. Сейчас ты мне все расскажешь. — Я отстранился от нее, открыл аптечку и достал пачку долипрана. Боль пронизывала меня.
— Принеси с кухни два стакана. И бутылку «лагавюлен», которая там должна быть.
Я снова вернулся в комнату, но не разгибался. Я рухнул на постель, потом поставил будильник на семь.
Пришла Мари-Лу. У нее было чудесное тело. Она уже не была проститутка. А я легавый. Мы были два убогих человека, покалеченных жизнью. Я проглотил две таблетки долипрана, запив их глотком виски. Я предложил таблетку ей. Она отказалась.
— Рассказывать нечего. Он меня избил потому, что я была с тобой.
— Со мной?
— Ведь ты легавый.
— Как он узнал?
— В «О'Стоп» все известно.
Я посмотрел на часы. Допил свое виски.
— Оставайся здесь. До тех пор, пока я не вернусь. Не двигайся с места. И…
По-моему, я не закончил свою фразу.
Муррабеда, как и следовало ожидать, мы взяли. Прямо с постели, с опухшими от сна глазами, с растрепанными волосами. С ним спала девочка, которой еще не исполнилось восемнадцать. На нем были трусы в цветочек и майка с надписью «Еще». Мы никого не поставили в известность. Ни отдел по борьбе с наркотиками, который попросил бы нас не вмешиваться. Брать посредников значило мешать их операции против крупных торговцев. Это выводило их из себя. Ни отделение комиссариата, которое сразу оповестило бы все кварталы, чтобы нам помешать. Такое случалось все чаще.
Мы забрали Муррабеда как обычного правонарушителя. За побои и самоуправство. А теперь и за совращение малолетней. Погрузили его в фургон как есть, не разрешив одеться. Ничем не мотивированное унижение. Он начал орать. Обзывал нас фашистами, нацистами, французскими подонками, ублюдками. Это нас забавляло. На лестничных площадках распахивались двери, и каждый мог любоваться Муррабедом в трусах и в майке, но с наручниками на запястьях.