Бык заржал (совсем, как лошадь). Под брюхом у него началось движение. Движение это завершилось тем, что поблескивающая головка исполинского уда коснулась песка. Бык ринулся к далекой пизде по золотой ровной дорожке и, настигнув ея, вонзил хуй в истекающее соками лоно. Небо почернело, грянул гром.
— О-о-о!
— Очнулся, малой?
Добродушный голос дяди Baziley окончательно привел Сашеньку в чувства. Он сел. Мосье Тургенев и Василий Львович смотрели на него. Коляску потряхивало на рытвинах.
— Очнулись, дражайший? — осклабился Александр Иванович.
— Что со мной… — проговорил Сашенька, взглянул на широкое лицо дяди. — Что вы со мной сделали?
— Милостисдарь, — строгим голосом ответствовал дядя Baziley. — Вопрос не в том, что мы с вами сделали, а в том, что вы с собой сделали. Вы, мой милый племяш, дернули-с столько абсента, что потеряли сознание и провели в таком состоянии весь вечер.
— Правда? — Сашенька взглянул на Тургенева.
Александр Иванович кивнул и отвернулся, приказал ваньке поторапливаться.
— Да, мой милый, — Василий Львович почесал скованную панталонами промежность. — Вам так и не удалось отведать сладкой пизды Элеоноры.
— Боже, до чего сладкой, — причмокнул губами мосье Тургенев. — Так бы и еб ее всю жизнь без перерыва на сральню и пожральню.
Солидные господа расхохотались. А вот Сашеньке было совсем не до смеха. Что с ним случилось в богоугодном заведении похожей на жабу госпожи? Еб ли он девственную пизду Элеоноры, а затем… А затем, еб ли его самого в жопу дядя Baziley?
Сашенька заерзал на сидении и чуть не вскрикнул от боли.
Коляска, между тем, остановилась.
— Вот вы и дома, — сообщил Александр Иванович.
Дядя Baziley выкорчевал тучное тело из коляски.
— Живее, Alexzander.
Превозмогая загадочную боль в сраке, Сашенька вылез из коляски.
— Куда вы теперь, Александр Иванович?
— Полагаю, на квартиру, Василий Львович. Хотя… — Тургенев задумался. — Впрочем, прощайте. Пшел!
Ванька щелкнул кнутом, и коляска споро покатила по мостовой в сторону Васильевской стрелки.
— Блядовать поехал, шельмец, — пробормотал дядя Baziley, провожая коляску завистливым взглядом.
На улице было темно и холодно. Мимо прошел дикого вида детина, блестко зыркнувший на дядю и племянника из-под нависших бровей.
— У, сатир, — бросил ему вслед Василий Львович. — Пошли, Alexzander, здесь не ровен час — зарежут.
Обедали молча. Василий Львович, видно, притомился, часто моргал, раз даже всхрапнул, сжимая желтыми зубами куриную ногу.
— Кирюшка, помоги, — наконец, пропыхтел он, отваливаясь от стола.
Слуга повел дядю Baziley в комнаты.