Когда началась пальба, Сент-Обену выпали разом и большая удача, и горестная утрата. Случилось так, что на церковном крыльце Дюссо оказался прямо перед ним. Первый же залп стал для юноши роковым. Сент-Обен, кашляя и задыхаясь от дыма, подхватил его на руки, кое-как дотащил до портала. Внутри церкви он прислонил своего друга к ограде придела и застыл в полной прострации, стоя на коленях на холодных плитах, безразличный к пушечным залпам, грохочущим снова и снова. Мюскадены метались взад-вперед, искали выход; маленький кюре, жирный, как раздувшийся паук, тряс Сент-Обена за плечо:
— Уходите отсюда, сударь! Бегите!
— Это мой брат, — пробормотал Сент-Обен, все еще сжимая Дюссо в своих объятиях.
— Нет, сударь. Он был вашим братом.
— Это мой брат…
— Он не воскреснет, — суровым тоном проповедника сказал маленький кюре. — Поспешите! Они не прекратят стрельбу, а живые королю нужнее, чем мертвые.
— Нужнее? Зачем?
— Не делайте глупостей, сударь, уходите!
И Сент-Обен встал. Он был исцарапан осколками, что сыпались на пол окружающей хоры галереи. Несколько порезов. Сущие пустяки.
— Выход здесь! Здесь!
Маленький кюре надсаживался, во все горло скликая уцелевших и подталкивая их к двустворчатым дверям ризницы.
Как только мюскадены выбрались наружу, они тотчас разбежались кто куда по ближним улицам; многие побросали свое оружие и патронташи, которые теперь лишь без толку обременяли, и растеряли свои неудобные шляпы. Одни удирали в сторону рынка, что недавно устроили на месте разрушенного Якобинского клуба, другие бросились к улице Гайон, спеша кружным путем возвратиться к себе домой. Сент-Обен с кучкой приунывших роялистов свернул в проезд Сен-Гийом, он шагал быстро, размашисто, миновал, уже запыхавшись, улицу Закона, параллельную занятой войсками Вивьен; со стороны Пале-Рояля доносилась стрельба, какие-то взрывы. Большая часть его злополучных спутников уже рассосалась, юркнув в подъезды многочисленных гостиниц с меблированными комнатами, чередой тянувшихся до самых бульваров — «Лондонская», «Шартрская», «Цирковая», «Отель Кале»… В меблирашках участники проигранной битвы торопились переодеться и отдохнуть. А Сент-Обену больше жить было негде. И потому он шагал дальше вместе с двумя не в меру заметными, трясущимися от страха мюскаденами — подмастерьем цирюльника и клерком из конторы. Он не знал даже их имен. Думал о Дюссо — если бы убили его, Сент-Обена, как поступил бы друг? Тоже постарался бы выкрутиться, спрятаться, спасая свою шкуру от безымянного погребения в общем рве? Сент-Обен чувствовал себя трусом. Он был сам себе гадок и мучительно искал оправданий. Борьба теперь примет новые формы, его долг — выжить. Он воображал, что призрак Дюссо здесь и одобряет это, он почти слышал его голос. Но такие наигранные помыслы не утешали. Ведь, как ни крути, тот самый генерал Буонапарте, что заинтриговал его и обольстил, убил его лучшего друга.