И эти правители — все пятеро— ненавидели друг друга.
Карно считал Барраса тираном вроде Калигулы, продажным по сути, покровителем порочной аристократии, что до Ларевельера-Лепо, он его называл «Лярва-Репа», честил вонючкой, уродом, лицемером, бесстыдником. Ларевельер, со своей стороны, видел в Карно жестокого, кровожадного субъекта, честолюбивого и скрытного, Делормеля считал смешным выскочкой, Барраса — распутником. А Ревбель? В глазах Карно он был просто-напросто ворюгой… И тем не менее эти славные люди будут отныне каждый день сходиться в этом салоне на втором этаже, чтобы управлять страной. И работать порой часов по шестнадцать без перерыва, то и дело изрыгая оскорбления и угрозы:
— Заткни свою грязную пасть!
— Мерзкий плут!
— Сволочь!
— Предатель!
— Пьяная рожа!
Роза и генерал между тем обменивались визитами. Она заходила поужинать в Генеральный штаб, он навещал ее на улице Шантрен. Они слали друг другу куртуазные записочки, взаимно приглядывались, оценивали. Он находил, что она интриганка, порой раздражающая, но в общем приятная. Она считала его грубым, когда он, говоря о женщинах, позволял себе слишком оскорбительные пассажи, и особо теплых чувств к нему не питала. Разумеется, Баррас предрекал этому столь многих озадачивающему офицеру блестящее будущее, он даже подталкивал ее к браку. Роза колебалась. Ее тетка мадам де Реноден в свое время толкнула ее в объятия светского молодого офицера Александра де Богарне, учившегося в Париже и Гейдельберге, и этот непродуманный брак обернулся скверно, их совместная жизнь стала сущим бедствием. Роза не решалась снова так прочно связать себя, однако старалась угодить Буонапарте.
Она сплетала цветочные гирлянды, украшая ими сосуды с вином, зажигала огонь в камине. За окном падал снег, осыпая лимонные деревья сада. Когда гости расходились по домам и удавалось спровадить графиню Стефани, родственницу и компаньонку хозяйки дома, мнившую себя поэтессой и твердившую, что в Лионской академии и Бретонском литературном обществе все в восторге от ее стихов, Роза приглашала к себе домой генерала-поклонника. А где дети? В пансионе. И никого больше нет дома? Теперь никого. Винтовая лестница, ведущая наверх, а там спальня, альков, расписанный птицами, ложе. Роза щебетала, с притворным интересом расспрашивала о семье Буонапарте, он же в свой черед осыпал даму вопросами о ее жизни на Мартинике, детстве в Труаз-Иле, французском поселке, где пять десятков обнесенных частоколом домов приютились в бухте у подножия зеленых гор рядом с мельничкой, дробившей сахар, и отмелью с сохнущими рыбацкими снастями. У креолок длинные ресницы, тонкие волосы, легкий, но исполненный достоинства нрав, с виду они кажутся почти болезненными, в них есть что-то от мягкого вяловатого климата тех мест. Они умеют ослепительно улыбаться, могут взволновать одним движением плеча. Там все живое либо трепещет в страстном возбуждении, либо дремлет. Женщины там проводят дни попросту: все больше лежа, окруженные слугами — черные и коричневые рабы тоже дремлют, свернувшись на циновках. Когда не спят, дамы курят табак, плюются им же, попивают мускат, призывают любимую служанку-наперсницу, чтобы всласть пооткровенничать, или велят ей пощекотать себе ступни пучком перьев — тем и развлекаются.