— «Бюийодьер»… Это что еще такое?
— Это бургундское кушанье, господин Сент-Обен, — объяснил метрдотель. — Кусочки вареной говядины, которые заливают гусиным жиром и тушат в печи с мелкими луковичками, солью, перцем, уксусом…
— Подходит твой бюийодьер, неси!
— И мне тоже, это должно недурно заморить червячка.
— Для меня то же.
— И бургундского! Бочонок бургундского!
Они стали пить, сперва поминая депутата Феро, потом — за здоровье Фрерона. Дюссо предложил всем вместе сочинить мстительную статью от имени Фрерона, а тот ее завтра подпишет.
— Господа, будем театральны, как на трибуне, начнем с восклицания: «О Феро!»
— Это уж само собой.
— Надо, чтобы сразу было понятно, что убийца метил только во Фрерона.
— Разумеется.
— «О Феро, сходство наших фамилий сделало меня причастным к твоей кончине…»
— Звучит сильно.
— К этой «кончине» я еще прибавлю «потрясшей всех».
— Да, надо же почтить Феро.
— Я бы охотно употребил слово «варвары», чтобы охарактеризовать этих кровопийц.
— «Каннибалы» больше подойдет.
— Давайте вслух, чтобы проверить звучание: «Взяв его голову, каннибалы думали, что завладели моей…»
— Не «его», а «твою», ведь Фрерон обращается к Феро. Это форма, которой надлежит придерживаться.
По галерее мимо ресторана Бовилье, с криками призывая к оружию, пробегали какие-то люди. Сент-Обен и Дюссо бросились к окну залы второго этажа:
— Что еще за новости?
— Тот самый слесарь, который убил Феро…
— Он же был арестован, нам сообщали.
— Этот сброд его освободил и носит на руках, как триумфатора!
— Ну как, Сент-Обен, вернемся в Тюильри? — спросил Дюссо.
— Можете отправляться туда, если вас это прельщает.
— Этой ночью брожение еще не утихнет, злоба будет нагнетаться.
— Мы без толку болтаемся по парку, надеемся, что прикажут атаковать, но никакого приказа нам не дождаться, комитеты просто издеваются над нами. Как хотите, а я пойду спать.
Проведя короткую ночь в объятиях мадам Делормель, обеспокоенной тем, что муж задерживается в Конвенте среди стольких опасностей, Сент-Обен надел сапоги для верховой езды, выбрал редингот попросторнее в почти классическом стиле, взял из сундука трость со свинчаткой и покинул Розали, которая наконец задремала, но металась во сне, томимая тягостными видениями. Глаз молодого человека под черной повязкой все еще болел, вдобавок его грызла совесть за то, что накануне вечером таким бесцеремонным образом бросил своих товарищей. Он пешком направился к Пале-Роялю. На улице Вивьен ему повстречался отряд запыленных драгун, расквартированных в окрестностях Парижа и теперь, запыхавшись, примчавшихся сюда. Парки и галереи успели приобрести свой обычный вид, здесь снова кипело оживление мирных дней: мятеж в то утро, похоже, отступил и бушевал теперь в границах предместий. На террасах Тюильри стояла биваком пехота. Сент-Обен отыскал мюскаденов, число которых за ночь возросло; они расположились у входа в Брионнский замок и под окнами Комитета общественного спасения. Молодые люди возбужденно восклицали: