— Что до гражданской войны, предместье жаждет ее, — сказал Фуше, — но коль скоро ты меня просишь сколотить батальон, учти: в него войдут сплошь герои взятия Вальми или Бастилии.
— Так я и думал, — вздохнул Баррас. — Да мне плевать…
— Даже если это будут парни вроде Дюпертуа?
— Не знаю такого.
— Да нет же, знаешь! Это тот самый слесарь, что перерезал горло Феро.
— Я думал, его гильотинировали.
— Ничего подобного. Если во время весеннего бунта ты его не видел на баррикадах, так это потому, что я его прятал у себя в свинарнике. Но еще часа не прошло, как ты с ним встречался. Он мне помогает со свиньями. Голову себе обрил наголо да усы отпустил, только и всего.
— Сменил наружность, теперь остается только поменять имя. Ты ему доверяешь?
— Что до роялистов, мюскаденов, буржуа, он просто умирает от желания сожрать их живьем. Настоящий людоед. Сколько тебе нужно ребят такого сорта?
— Тысячу, может, полторы.
Распрощавшись с Фуше и снова вскочив в седло, Баррас спросил Буонапарте, все это время молчавшего, почти как немой, что он обо всем этом думает. Генерал отвечал, и тень улыбки скользнула по его губам:
— Рядом с тобой я учусь политике.
— Это просто стратегия, как в армии.
— Нет, тут другое.
— Как тебе угодно, но я спросил о Фуше: что ты о нем думаешь?
— Думаю, что существуют два рычага, которыми можно поднять людей: корысть и страх.
Наперекор своему увлечению монархическими идеями Сент-Обен никогда не пропускал вечерних посещений Комиссии по составлению планов кампании. У него благодаря этой деятельности появилось ощущение защищенности: если жандармы сцапают его, чтобы загнать в казарму, он сможет бросить им в лицо, как плевок: «Армия? Да я уже в ней служу, и мои обязанности определяются комитетами!» К тому же он продолжал с неотступным интересом наблюдать за Буонапарте: откуда черпает свою бешеную энергию этот генерал без солдат, сочиняющий сражения на бумаге? Буонапарте часто прерывал диктовку и принимался размышлять вслух, и, когда он воспламенялся, толкуя об Италии, Сент-Обену виделись, будто воочию, озаренные свечами мадонны в зарешеченных нишах на перекрестках Милана, большие магазины, где в жаркие часы окна и витрины занавешивают тканью, виноградные лозы, обвивающие деревья вдоль дороги между Виченцо и Падуей, луга, нивы с колосящейся пшеницей, рисовые поля Восточного Пьемонта, этрусские стены, поддерживающие склон холма вдоль тропы, ведущей к Вольтерре…
Если для того, чтобы подстегнуть свои размышления, генералу требовалась аудитория, на худой конец хотя бы такой невежественный слушатель, как Сент-Обен, он подзывал его к себе, оба на четвереньках нависали над картой Северной Италии, развернутой во всю ширину прямо на полу, и Буонапарте, водя карандашом вдоль рек и дорог, говорил: