По касьяновым приглядкам, люди здесь жили бедновато, если не сказать — скудно. Вместо хлеба (ах, какие у нас на Кубани «паляныци»!) пекли лепешки, вроде черкесских чуреков, про борщ и не слыхали, сала не ели. Все это никак не вязалось с воображаемой картиной земного рая. Про вареники, по словам деда Игната, там тоже ничего не знали. Действительно, что это за рай — без вареников, без сала, прости нас, Господи! Ну, а живут там люди как люди, азиятские христиане, а также множество людей разных других вер.
Особенно возмутили Касьяна многочисленные торгаши, роящиеся «як пчелы» вокруг всех святынь, и чего только не предлагающие паломникам «за гроши и тильке за гроши».
— Это же надо додуматься, — возмущался Касьян, – слезы Богородицы продають! Абож — «Господне дыхание»! Ось такая склянка, як у нас из-пид касторки, а там — оцэж само «дыхание»! И дурни люды купляють! Видно, не зря Господь повыгонял тех менял и торговцев из храма, да только они далеко не пошли, а тут же около храма и осели! Бога не боятся, людей не стыдятся, да нам то не в зависть.
А еще батько Касьян прослышал, что кроме священного Писания, оказывается, есть писание несвященное. Попутчик-монах — «людина письменна и умна» — поведал как-то ему про Евангелие от Хомы. И тот Хома, да простит ему Бог, описывал детские годы Господа нашего Иисуса Христа, поворачивал дело так, будто Иисус был не такой уж всемилостивый и справедливый. Играл он, к примеру, с ребятами-погодками на берегу речки, лепил из мокрой грязи птичек и тут же оживлял их. А один из игравших с ним хлопчиков поломал прутом те комья грязи. И тогда Иисус превратил его, того пацана, в сухую деревину… А когда другой мальчишка толкнул его, а может и «по вязам зъиздыв» (ударил по шее), чего не бывает в детских играх, то маленький Иисус умертвил его, а его родителей, с плачем пришедших к названному отцу Иисуса — ослепил…
Оно, конечно, и в святом Писании Иисус сказал, что принес людям не мир, а меч, но то было как бы предупреждение о наказании за неверие и грехи, а вот детские проказы смущали Касьяна своей неоправданной жестокостью.
«Батько Мытро», закадычник Касьяна, терпел рассказы-байки вернувшегося из дальних странствий дружка, но терпел до времени. Евангелие от Хомы он все же категорически отверг, объяснив другу, что «може воно и було», но коли не освящено соборами, то это значит, что его как бы и не было вовсе. Так, один соблазн и блуканье. Брехать, не макуху жевать. Мало ли чего он слыхал. Человечьей брехни на свинье не объедешь. И лучше, если все, что про то набалакано-набрехано, — будет забыто-закопано… А чего он, Касьян, не постиг или не понял, не проникся и не просветлел духом, то на то воля Божья, и его, Господне таинство, неизреченная и непостижимая для человеков мудрость. «Отож тебе, старого недотепу, бес подпер… Шож ты хотив, дурношап, в рай надурницю въйихать? А раз встряв в святэ дило, будь его достоин… Так что забудь, Касьяну, о тех побрехушках монаха-развратника, брехали его батька свиньи, забудь до конца дней своих…». Тут и были сказаны те самые слова о «подрезании язычка», что ввели нашего Касьяна в длительные раздумья.