— Чего же?..
— Обыкновенное детское любопытство.
Лир: Вопите, войте, войте! Вы из кам…
— Плохо, — выкрикиваю я резко. — Алексей, кого играешь — старого короля или спортсмена-тяжеловеса? Сцена дрожит от твоих шагов! Начнём сначала, начали!..
Это пустая придирка, чтобы на ком-то отвести душу: я слышу не старого британского короля, а нашего колхозного шофёра: «К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил…»
Еле-еле дождалась конца репетиции. Бегу к выходу и, выбравшись на улицу, мчусь по лужам домой.
Влетаю в хату, уверенная, что раскладушка, на которой обычно спит маленький Багмут, стоит, как и до моего ухода, прислонённой к стене. Включаю свет и — к ширме. Есть! Тихо посапывает носом… На спинке стула — его пиджачок, а из-под раскладушки выглядывают, поблёскивая носками, ботинки.
Выключаю общий свет, зажигаю настольную лампу. Чувствую, что начинаю оттаивать, напряжение ослабевает. Плюхнувшись на стул, принимаюсь себя бичевать: «Бред, бессмыслица, глупость. Такое выдумать! Мальчик ботинки свои перед сном драил, а ты…»
Завтра спрошу у него, зачем он интересовался Одессой. Нет, не так! Первое, чего надо от него добиться, — чтобы он осознал свою ошибку и извинился перед Оксаной Ивановной. Причём обязательно в присутствии всего класса. «Руслан, поняла я, пользуется в четвёртом «А» непререкаемым авторитетом, воспользуемся этим».
Не уронит ли он в таком случае свой авторитет, Лариса Андреевна? Нет, не уронит. Ему надо разъяснить, что его поступок послужит добрым примером для всего четвёртого «А». Ничего, ничего, пусть пожертвует своей амбицией, а за то, что хитрил, вовремя не явился домой — накажу. Ни игр, ни Олежки Белоконя, ни Михайлика Барзышина, ни телевизора. Провинился — отвечай!
Я совсем отошла. Встаю, снимаю шляпку и на цыпочках направляюсь к вешалке. По дороге цепляюсь за край стола. Оборачиваюсь — и столбенею: на столе лежит старый полушубок Руслана, присланный на днях по почте. Полушубок на столе?! Надо же… Хочу его поднять, не поддаётся. Что за чертовщина? Осторожно разворачиваю: чугун с горячим картофелем в мундире!
Руслан сварил! Как же этому не радоваться? Ещё накрыл, чтобы не остыло. Какая забота, предупредительность! У меня появляются два противоречивых желания: первое — отлупить малого, как Сидорову козу, второе — прижать его крепко-крепко к груди и целовать, целовать, как Софья Михайловна своего Павлушу…
Ем и пишу письмо Трофиму Иларионовичу, так как сгораю от нетерпения поделиться с ним своим настроением. Пишу о том, что у его сына всё чаще и чаще стало проявляться чувство долга, чувство преданности и потребность отвечать на добро добром. В нём происходит, как в подобных случаях говорят, духовное очищение…