— Нравится? — спрашивает Варбург равнодушно, убивая паузу.
Я киваю с видом знатока.
— Весьма эффектно. Луи тринадцатый?
— Мария Антуанетта, если угодно.
Сойдет и Мария. Важен не сам стиль, а нечто другое, угадываемое за ним… Райский уголок или бегство от действительности, от самого себя, войны и страха?
— Здесь очень мило, — говорю я. — Так о чем мы? Когда я приехал? Не слишком давно. У вас нет других вопросов?
— Нет, почему же. Зачем вы назвались Эрлихом? Штурмбанфюрер мертв, и вы кощунствуете.
Легкая угроза, едва уловимый намек заставляют меня улыбнуться и беззаботно помахать рукой. Достав коробок, я прикуриваю и, дав спичке догореть, дую на нее, разгоняю тонкую, как нитка, струйку чада.
— Не начать ли нам? — говорю я по-английски. — С Эрлихом все понятно. Если помните, его имя должно было служить нам паролем. Так мы договорились в Париже. Или нет? Только, умоляю, не ссылайтесь на слабую память.
— Паролем? Только для телефона, — говорит Варбург. — Продолжайте!
Английские фразы в его произношении звучат, как немецкие команды. Я прислушиваюсь к скрипу половиц за дверью и тычу пальцем через плечо.
— Если кто и искушает судьбу, так это вы. Зачем вам понадобилось вводить в игру четвертого? Горничная, вы, я — этим можно бы и ограничить круг. Я же не институтка, Варбург, и не теряю сознания при виде молодцов с парабеллумами под мышкой. Кто он такой? Ваш телохранитель?
— Мой племянник Руди. Он не опасен.
— Личная преданность, любовь к вашей персоне и все такое прочее? В вашем ли возрасте и при вашем ли опыте рассчитывать на это?
— Каждый рассчитывает на свое.
— Слишком глубокомысленно. Не прикажете ли понять что вы отказываетесь от сотрудничества? Если так, то вы действуете опрометчиво, Варбург, и забываете, что оно возникло на солидной базе.
— На какой именно?
Выходит, я не ошибся. Недели, лежащие между Парижем и Берлином, что-то изменили, и Варбург встречает меня в состоянии далеком от шокового. Или это только так кажется? Белое и золотое — башня из слоновой кости. Не она же в конце концов дает Варбургу сознание неуязвимости? Стены в два кирпича и стекло в окнах не слишком прочный щит, чтобы отгородиться им от всего и, уповая на бессмертие “духа”, ждать, что мир исчезнет, станет ирреальностью, скоротечной и призрачной, как сон.
— Хорошо, — говорю я просто. — Давайте разберемся. Без абстрагирования и дипломатии по-деловому… Вот вы спросили: “А на какой?” Продолжая ваши же рассуждения, за этим вопросом должен следовать другой: “А чем вы располагаете, Одиссей?”
— Чем же вы располагаете?