Чжао Юй-линь поставил ногу на стол и засучил штанину:
— Видите, какой шрам остался?
Все окружили его.
— Соседи! — глухо сказал Чжао Юй-линь. — Теперь мы не одни. С нами бригада. Я должен отомстить, иначе никогда мне своей обиды не забыть. Скажите сами: во времена Маньчжоу-го, когда Хань был старостой деревни, по чьей только спине не гуляла его большая палка?
— По всем спинам гуляла! — отозвался из своего угла возчик Сунь.
— Правда, правда! — поддержал его Лю Дэ-шань.
— Пусть тогда скажут: кто довел до смерти Гу и Ченя с южного края деревни, кто убил сына Хуана, живущего у западных ворот? — крикнул Чжао Юй-линь.
Все молчали. Некоторые начали незаметно подвигаться к двери. Сяо Сян, чтобы не дать остыть закипевшему в сердцах гневу, быстро подошел к Чжао Юй-линю и вполголоса сказал:
— Надо сейчас же поднять людей. Действуй, старина, действуй…
Чжао Юй-линь решительно обратился к односельчанам:
— Скажите вы, плохой Хань Лао-лю или нет?
— Плохой! — отвечали все в один голос.
— Он притеснял нас, бедняков. Должны мы с ним рассчитаться или нет?
— Почему же не должны… — неуверенно отозвались некоторые.
— Удастся ли? — усомнились другие.
— Хватит у вас духу сейчас же пойти и рассчитаться с ним? — бросил вызов Чжао Юй-линь.
— Хватит! Хватит!
— Почему же не хватит? — присоединился стоявший возле Сяо Сяна Лю Дэ-шань.
— А раз, говорите, хватит, так пошли со мной! У революционера слово не должно расходиться с делом. Сегодня же ночью арестуем это черепашье отродье! Тогда крестьяне сразу смело заговорят.
Чжао Юй-линь бросился к двери, на ходу вытирая воротом расстегнутой гимнастерки льющийся с лица пот.
Поднялся шум. Люди в замешательстве толкались по комнате.
— Все пойдем с Чжао! — кричала молодежь.
— Если надо, так пойдем… — рассуждали люди среднего возраста.
Дремавшие до этого старики вдруг встрепенулись и начали уговаривать:
— Постойте! Сегодня Три звезды[15] уже высоко, пойдем-ка лучше завтра. И утром успеем. Никуда ему не уйти.
Молодые горячо возражали:
— А вдруг среди нас найдутся такие, которые предупредят Хань Лао-лю, и он сбежит.
Сяо Сян заметил, что Ли Чжэнь-цзян при этих словах вздрогнул.
Молодежь собиралась идти сейчас же, но пожилые удерживали ее:
— Куда он убежит? Сейчас государство коммунистическое, куда бы ни побежал — везде коммунисты…
— Семья его здесь, земля и имущество тоже здесь. «Монах убежит, монастырь останется».
— Кто смелый, за мной! — загремел, как гром, голос Чжао Юй-линя. — А кто трусит, пусть идет себе домой, пока не поздно, и спать ложится.
Он с презрением взглянул на Лю Дэ-шаня, который трусливо жался к двери, но не уходил, боясь, что люди его засмеют. Лицо Лю выражало полную растерянность.