— Господин, вот тебе мое слово… никак не могу больше играть!.. — взмолился наконец старик.
— Уходить собираешься? — скосил на него глаза Хань Лао-лю. — Значит, выиграл и уходишь? Ты всегда ищешь только выгоды. Я сказал: нельзя! Раз уж сел, надо обязательно играть до утра.
Го Чжэнь-тан опять остался, хотя был так утомлен, что ничего уже не видел. Как в тумане, он проиграл весь выигрыш и чистоганом спустил и те сто девяносто пять юаней, которые заработал вместе с сыном за целый год.
Когда перед утром старик вернулся в свою лачужку, он еле держался на ногах. В сердце были гнев на помещика, досада на самого себя и стыд перед сыном. На другой день он почувствовал себя совсем плохо. Поднялся жар, дыхание сделалось тяжелым и сильно болела грудь. Он так стонал, что слышно было во дворе.
Хань Лао-лю вызвал управляющего Ли Цин-шаня и раздраженно сказал:
— Сегодня праздник, первый день нового года. Скажи этому старику, пусть прекратит свои «ахи» да «охи»!
Через две недели Го Чжэнь-тан уже головы поднять не мог. Как раз выпал большой снег, началась пурга, и северный ветер подул с такой силой, что лачужки бедняков, казалось, вот-вот повалятся набок. Никто, кроме молодежи, не решался выходить из дому. Люди сидели на канах, жались к стеке, в которой проходила теплая труба. Двери и окна были наглухо закрыты. На стеклах и оконной бумаге образовались наросты льда. В такой холод легко отморозить не только нос, но и ноги.
Вот в такую-то непогоду, когда Хань Лао-лю, одетый в шубу и шапку из выдры, положив ноги на бронзовую печь, беседовал со своим сватом Добряком Ду, вбежал Ли Цин-шань и доложил:
— Го Чжэнь-тан кончается…
Хань Лао-лю так перепугался, что у него захватило дыхание.
— Выноси скорей на улицу, не то он еще в моем дворе окачурится! — прохрипел помещик.
— Совершенно верно. Оставишь такое несчастье в доме, вся семья заболеет, — поспешил вставить свое слово Добряк Ду.
— Тащи скорей за ворота, чего стал, мертвый, что ли! — заревел хозяин.
Ли Цин-шань пулей вылетел во двор, крикнул старшего батрака Чжана, и они побежали в лачужку. Хань Лао-лю придвинулся к окну и начал дуть на стекло. Проделав глазок в корке льда, он выглянул. Снег все еще валил. Его подхватывал и крутил воющий ветер.
— Чего медлят? Почему еще не выносят! — волновался помещик, колотя кулаком по раме.
Когда Ли Цин-шань и старший батрак ворвались в лачугу, Го Цюань-хай растирал грудь умирающего.
Старик открыл глаза.
— Нет… я уже никуда не гожусь, сынок…
Бедняга хотел еще что-то сказать, но у него не хватило сил.
— Пошел вон отсюда! — крикнул Ли Цин-шань и отшвырнул мальчика.