«Никто никого не хотел обидеть», - мысленно добавила Сима.
Отец прилетел под утро чартерным рейсом.
Сима встрепенулась от настойчивого звонка в дверь и не сразу поняла, что происходит. Ей снился Бритт, и она сама, нагая и счастливая, в его объятиях. Сладкий, захватывающий сон, из тех, которые не хочется отпускать, в которые хочется верить.
Несколько мгновений понадобилось Симе на то, чтобы вспомнить события вчерашнего дня. Ей вернули дочь, но ушел ее любимый, точнее она сама его выгнала. Если бы Серафима так сильно не устала, расстроилась, обиделась, то ни за что не сказала бы Егору то, что сказала, но тут уж ничего нельзя поделать.
Серафиме пришлось выбросить Бритта из головы. В доме спали дети. Она же, как никто другой, знала, что Лаврентий Симаков отличался крайней нетерпеливостью в том, что касалось его прав, но не бизнеса. Когда дело доходило до денег, его способность брать противника или партнера измором казалась новичкам высшим пилотажем, достойным лучших игроков в покер или коварнейших из полководцев.
Она набросила халат и, на ходу завязывая пояс, отправилась открывать дверь.
Отец вошел с непроницаемым лицом и сигарой в зубах. Он снова закурил, и только это обстоятельство указывало на то, что Лаврентий нервничает.
- Держите осаду? – в его слегка хриплом голосе прозвучало что-то вроде насмешки.
Сима не удивилась и даже не обиделась. Она помнила все привычки отца наизусть и знала, что его бесполезно критиковать или пытаться переделать. Серафима плотнее закуталась в халат и кивнула.
- С приездом, папа.
- Сорвали старика со спокойного места.
Симаков сбросил на руки Серафиме неброский, консервативного покроя серый плащ с биркой «Hilton Vestimente» и, не снимая ботинок, похромал прямо в гостиную. Он плюхнулся на диван и подсунул к себе пепельницу. В доме никто не курил, но эта хрустальная вещица – далеко не изящная и не слишком дорогая - прописалась в этой комнате слишком давно, чтобы Сима решилась ее спрятать.
Как ни странно, она напоминала ей о детстве. Возможно потому, что именно в те редкие минуты, когда отец курил и смотрел телевизор, маленькая Серафима могла посидеть у него на коленях. Лишь когда она выросла, то поняла, что отец суров не только с ней. Сима не знала, как он обращался с мамой в уединении спальни, но на людях он никогда не демонстрировал своих чувств даже к ней. Симаков всегда оставался верным себе – суровый человек, принимавший решения согласно собственному представлению о хорошем и плохом, точнее целесообразном и неприемлемом.
Сима зажгла свет, устроилась в кресле, подогнув под себя ноги, и зевнула. Стрелки часов показывали пять утра.