Я гордилась творением рук своих — и я его стыдилась. Я отщипывала от себя куски, пытаясь насытить алчное чудовище. Я была как мать, собственным телом питающая ненасытное дитя.
Тогда как больше всего на свете мне хотелось его задушить!
— Ну да, да, — кисло произнес Витек. — Ну видел я этого Фукиса… Заявился однажды — такой рыжий, надменный… А потом исчез, наобещав с три короба.
— А кто опубликовал в «Коммерсанте» ту самую статью? — спросила я, наивно хлопая глазами. Хотя собственными ушами слышала, как секретарша Чигасова по телефону договаривалась с журналистом о встрече.
Витек зашнуровывал коньки — мне–таки удалось затащить его на каток.
— Не знаю, — раздраженно проговорил он, склонившись, отчего его лицо опасно побагровело. — И вообще глупость какую–то написали! В последнее время кто–то активно скупает на бирже наши акции. Узнавали через депозитарий: бумаги купили безвестные фирмы, зарегистрированные в офшоре. Чувствуется рука Фукиса: понял, что захват дешевле прямых инвестиций, и решил набить мошну…
Мы сделали круг по хрупкому, сочащемуся светом льду, и только после этого я с притворным вздохом произнесла:
— Дана страшно огорчилась, узнав о статье…
— Вот как? — встревожился Витек.
— Да… Обними меня за талию, — попросила я, — хочу, чтобы мы были как фигуристы на Олимпийских играх.
Скрепя сердце он согнул руку таким широким крючком, в котором поместились бы три талии, подобные моей, при том что в излишней худобе, знаете ли, меня трудно обвинить.
— Акции поднялись, на рынке ажиотаж… Сомневается: то ли отказаться от своих планов, то ли продолжать…
— Как это отказаться? — возмутился Витек, подозрительно быстро отпуская мою талию на свободу. — Ведь Ромшин обещал мне…
Он запнулся. Я вздохнула — громко и выразительно.
— Придешь ко мне домой в субботу? — пропела с нарочитой нежностью в голосе. — Между прочим, я прекрасно готовлю. Испеку клюквенный пирог, он всегда нравился Игорю…
— Ну… — замялся Галактионов.
Он опасно заколебался. Как бы еще не согласился с моим предложением! А то придется врать и выкручиваться…
— А мою бабушку мы запрем в соседней комнате, и она ничего не услышит, — пообещала я с восторженной улыбкой. — Впрочем, она все равно не встает: ходит под себя и громко матерится. Но это нам не помешает, правда?
Витек онемел, но, быстро справившись с замешательством, радостно вспомнил:
— В субботу не смогу, извини.
— Почему? — громко расстроилась я.
— Ужинаю с одним корреспондентом. Пора, наконец, растолковать ему правду об америкашке. Так что причина уважительная, сама понимаешь.