Хотя кое-что ей удалось узнать, правда, совершенно случайно. Во вторник Яна записалась в фитнес-клуб, который оказался недалеко от ее дома. Небольшая анкета, необходимая для оформления клубной карты, содержала строчку для указания места работы, и Яна не нашла причин скрывать правду.
– О, вы работаете у Блаженной? – тут же воскликнула администратор, едва взяв анкету в руки, одновременно теряя маску профессиональной равнодушной приветливости.
– Я недавно живу в Эмске, и не знала, что моего босса так называют. А почему? – Яна смотрела удивленно, но с полуулыбкой, поощряя дальнейший разговор.
Уже через пять минут она знала все, что в городе говорили о Евгении, и, хотя она подумала, что большая часть рассказов является мифом, все же определенная доля правды, как ей показалось, в этих сплетнях была.
«А уж с прозвищем они и вовсе попали в яблочко», – мрачно хмыкнула Яна, сворачивая налево после указателя «Рыбинское».
Около детского дома уже стоял автомобиль Евгении, заслоненный грузовиком, из которого два крепких мужика выгружали упаковки с продуктами.
Как только Яна остановилась, зазвонил телефон.
– Ян, привет, ну ты где? – спросил Панин.
– Привет. Подъехала к детскому дому, а что?
– Так давай скорее, заходи!
Яна нажала отбой и вышла из машины, чувствуя, как внутри закипает гнев. «Если здесь Панин, то какого черта нужна еще и я?» – девушка вошла внутрь и, никого не встретив, пошла по длинному коридору, ориентируясь на шум, состоящий преимущественно из детских голосов.
Ее первой ассоциацией, когда она вошла в просторную комнату, был магазин в первый день распродаж: распотрошенные коробки, кучи разложенного товара, суетящиеся посетители. Только этими посетителями в основном являлись дети от шести до двенадцати лет.
В дальнем от двери углу островком спокойствия над этим детским морем возвышались Евгения, Алекс, Сергей Панин и какая-то неизвестная полная дама лет сорока, «очевидно воспитатель или директор детдома», – подумала Яна.
Она подошла, поздоровалась, была представлена даме, которая и впрямь оказалась директором, а потом замолчала, как и все, потому что разговаривать в этом гвалте было невозможно. В коробках были игрушки – много игрушек, а еще краски, фломастеры, альбомы, книжки, диски с мультиками и много чего еще – всякой всячины, которая могла стать сокровищем даже для вполне благополучного ребенка.
На лицах взрослых были улыбки, но при этом они внимательно наблюдали, чтобы дозволенный грабеж имел цивилизованные рамки, и, когда маленький вертлявый мальчик лет восьми оттолкнул своего более неуклюжего ровесника от приглянувшейся обоим детям игрушки, то Алекс отреагировал профессионально быстро: обиженный был мгновенно поднят на руки, подброшен над толпой, затем телохранитель покрутил его в воздухе – так, что выступившие было от обиды слезы смазались с детских щек, и мальчишка звонко рассмеялся. Дети тут же побросали игрушки, подбегая к неожиданному аттракциону, и Алекс подхватил еще одного мальчика, затем еще очень маленькую чернокосую девочку, и тоже покрутил их высоко в воздухе. Очередь росла, и Панин поспешил на помощь, взяв часть детей на себя. Он был не так силен, как телохранитель, но высокого роста, и когда кружил детей, то вызывал у них не меньше искренней радости, чем тот.