— Я не согласен с суммой. По-моему, справедливая цена — сто тысяч фунтов.
Он не стал извиняться и заявил о понижении цены абсолютно спокойно, стараясь сбить оппонента с толку.
— Но мы же договорились, что подсчитаем стоимость всех активов, — пролепетал Торанак и добавил, что продаёт два болида и пять двигателей.
— Вот именно. Понимай как знаешь, — отозвался Экклстоун, намекая, что якобы независимая оценка Торанака не вполне корректна. — Не согласен с моей оценкой — сделай сам, как полагается. — Экклстоун был неумолим. Отлично понимая, что у Торанака нет выхода, он притворялся, будто ничего страшного не происходит: — Ты можешь отказаться.
— Мне надо подумать, — отозвался австралиец. — Не уверен, хочу ли я теперь вообще продавать.
— Дело твоё.
Немного посомневавшись, Торанак согласился продать свою долю по сниженной цене. «Никто его не заставлял, — настаивал позднее Экклстоун. — Он сам так решил».
Торанак позже списывал всё на собственную неопытность, заметив при этом: «Так у деловых людей принято. Я сам виноват».
Экклстоун благотворительностью не занимался. «Берни купил ему билет до дома и получил „Брэбхэм“ бесплатно», — хохотали друзья, услышав его рассказ за чашечкой кофе на привычных посиделках воскресным утром в кафе «Квинз» на Бонд-стрит. Экклстоун стал членом гоночного братства за сущие гроши.
Позднее он скажет: «Купить „Брэбхэм“ — это как отпраздновать все дни рождения сразу. Гонки были у меня в крови. Я любил их, и всё».
Его первой жертвой стал Торанак. Экклстоун признавал лишь один вид отношений: слуга и господин. По его понятиям, все решения должен был принимать только он, без всяких вмешательств со стороны. О собственном предложении сделать Торанака содиректором Экклстоун забыл. «Я веду дела, не слушая ничьих советов, — заявил он. — От советчиков я избавляюсь».
На следующий день после покупки Экклстоун поехал в Суррей, где, в городе Вейбридж, располагалась лаборатория «Брэбхэма». Он увидел неряшливые металлические сараи, полнейшее безразличие работников и был поражён небрежно-любительским подходом к делу. Предстояло изменить всё и сразу. «Незаменимых нет, — заявил Экклстоун, — и я их заменю». Он велел своему аудитору Брайану Шеферду избавиться от Торанака.
— Вам без меня не правиться! — возмущался тот.
— А мы попробуем — усмехнулся Экклстоун, а в 1972 году, когда Торанак всё же был вынужден уйти, безапелляционно заявил: — Команда решила обойтись без него. Рон стал заложником собственных идей.
Единственным стоящим сотрудником оказался рослый младший конструктор из Южной Африки по имени Гордон Мюррей. От так и горел желанием трудиться, изобретать, а при недостатке средств — импровизировать. Всех остальных конструкторов уволили. «Мне нужна новая машина, которая победит в семьдесят третьем, — сказал Мюррею Экклстоун. — Вот твоя задача».