— Ну а как у вас насчет горючего? — поинтересовался Саша.
— Да ну его! — отмахнулся Ладейников и непоследовательно добавил: — Там достанем.
— Если вы собираетесь пить, я не поеду, — чопорно сказала Лиза.
— Нашла пьяниц!..
Алик достал из заднего кармана брюк плоскую флягу, отвинтил металлическую пробку и сунул под нос Сидорову.
— Мировой парфюм! — Из уважения к тонкому незнакомому запаху Саша назвал его заграничным словом. — Что это?
— Джин с апельсиновым соком.
— Джин?.. Надо же!..
— У Диккенса все прачки хлещут джин, — заметил Леня.
— Это можжевеловая водка, — пояснил Алик.
— Слушай, а почему фляжка так выгнута?
— Как раз по заднице, — определил Леня.
— Правильно! — улыбнулся Алик. — Это очень удобно.
— Если вы будете ругаться, — сказала Лиза, — я не поеду.
— Вы не находите, что боевая подруга становится утомительной? — сказал Леня.
— Ладно тебе! — вмешался Ладейников. — Брось, Лизка, что ты цепляешься? Будто не знаешь нас…
— Я, кажется, никого не трогаю, — поджала бескровные губы Лиза.
Я поглядел на нее, такую бледную и костлявую, смехотворно оберегающую достоинство своей женской сути, которую мы в ней никак не ощущали, и впервые от души пожалел Лизу…
И вот мы приняли старт от дверей школы. Наш путь лежал через Покровку и Маросейку на площадь Ногина, оттуда по Солянке к Верхней Болвановке, Изящно переименованной в Верхнюю Радищевскую, и мимо церкви Николы в Болвановке, наперерез площади, на Таганскую, а там за мостом вскоре начинается узенькое Рязанское шоссе.
Мы заметили недоброе еще на Яузской набережной. Но трудно было решить, что это — надвигающаяся издали грозовая туча или дымная хмарь, тяжкие испарения жаркого весеннего дня, скопившиеся над промышленным районом города. В тучу как-то не верилось — слишком рано даже для самых ранних гроз, да и не хотелось верить, но, когда мы вырвались из тесноты бывшей Болвановки в малый простор Таганской площади, все небо впереди нас было обложено глухой, впрочернь, синевой явно не земного происхождения. Громада тучи была молчалива и недвижима, как стена. Каждая туча обладает движением, подвластным ветру, внутри же не смещаются слои облаков, туча наползает, строится, разрушается, послойно обгоняет самое себя, в ней ворочается, покряхтывает гром, ее озаряют сполохи, а этот мрачный полог был лишен какого-либо движения, жизни. А что, если это всего лишь столь частая в апреле пасмурная наволочь, возведенная игрой солнечных лучей в ранг грозовой тучи?..
Хотелось так думать: уж слишком это несправедливо — целую неделю готовиться к поездке, пройти пытки контрольной, выехать с песней в душе и разбиться мордой о небесный заслон. И мы продолжали крутить педали, пригнув головы к рулю, не столько от усердия, сколько для того, чтобы не видеть тучу. Пустая уловка — мы все равно двигались прямо на нее, будто собираясь протаранить иссиня-черную массу лбами наших упрямо склоненных голов.