Я зашел в кабинет, известный по многим телерепортажам, поздоровался, сел, как обычно, на стул справа от президента, почувствовав некий жар от телевизионных камер – в кабинете было полным-полно телекорреспондентов.
Борис Николаевич, явно обращаясь к телекамерам и почти не видя меня, работая на публику, произнес:
– Давайте мы с вами спросим у Генерального прокурора: какие дела по коррупции, по убийствам он довел до суда? Какие громкие дела вообще расследовал?
И так далее. Поскольку у меня все это довольно плотно сидело в голове, – ведь этим приходилось заниматься каждый день, – я начал перечислять дела, которые мы направили в суд, и те, что еще расследуем не без успеха, в какой стадии они находятся, какие есть трудности… В общем, перечень у меня оказался большой. Борис Николаевич несколько удивился, как мне показалось, тому, что я «сижу в материале», а главное, что сделано немало и речь идет о довольно громких фамилиях и должностях, дал высокую оценку: видите, прокуратура у нас работает, понимаешь, неплохо, особых претензий у меня к ней нет…
И – ни слова о Центральном банке, о вопросах, с которыми я к нему пришел. Такие «проколы» стали случаться все чаще и чаще после дела, связанного с «коробкой из-под ксерокса», с гигантской суммой долларов. Похоже, президент перестал доверять мне. Либо его все время настраивали против меня.
* * *
После той октябрьской встречи с президентом я пошел к Орехову:
– Почему не удалось обсудить с президентом вопрос о Центробанке? Вы что, не подготовили его?
В ответ Орехов довольно мрачно сообщил, что президент был полностью подготовлен по ЦБ. Другой же мой знакомый сказал, что перед самой встречей со мной у него побывала дочь Татьяна. Скорее всего, именно она отвела беду от Центробанка, а также сформулировала этот, как она считала, «коварный» для меня вопрос.
Со сложным ощущением уехал я тогда из Кремля. С одной стороны, мне казалось, что меня хотят подловить, поставить подножку, свалить на землю, с другой – это сделать не удавалось. Но, как бы там ни было, становилось все труднее и труднее работать – я перестал находить понимание у Бориса Николаевича.
Конечно, толчковым моментом в изменении наших отношений стала та самая пресловутая коробка с деньгами. Если бы я – в нарушение закона, – сделал вид, что ничего не заметил, – у меня до сих пор с президентом были бы наишоколаднейшие отношения. Но все-таки, коли я служу закону, защищаю закон, я обязан это делать, обязан обговорить и неприятные вещи, дать правовую оценку любому нарушению закона.
Именно из-за этой коробки президент перед телекамерами устроил публичную разборку, спрашивая за дела, которые стали «висячими» давным-давно, за четыре года до моего прихода в Генпрокуратуру, и обвиняя в том, что она управляется не мною, а как-то со стороны.