— Нет, отец, — возразила Роза, — я не хочу отчаиваться в жизни. Должна же она иметь для меня в запасе кое-что, кроме разочарований. Важнее всего вручить свою судьбу человеку с душою. Будь у него все недостатки и недочеты, если он способен чувствовать и великодушен, это дело поправимое. Но нужно, чтобы он был добр, потому что доброта есть лекарство от всех страданий. Вот почему я просила позвать господина де Томье для переговоров со мною. Я подвергну его последнему испытанию, Если он выдержит его, я доверю ему свою будущность. А если нет…
— Ну, что же тогда, если не выдержит? Надо договаривать.
— Тогда я предпочту остаться девушкой. Таким образом я всегда буду иметь возможность располагать собою.
— Вот так решила! Но ведь в таком случае — ни внуков, ни наследников, все пойдет прахом?
— Кто знает! — с улыбкой вымолвила Роза.
— Постой! Вон Томье! — воскликнул Превенкьер, приближаясь к окну. — Я пойду принять его.
— Не надо, прошу тебя! Я хочу, чтобы с ним никто не говорил раньше меня.
— Как? Недоверие к отцу?
— Даже к самой себе, смотря по надобности, — отвечала дочь, обнимая Превенкьера. — Оставайся тут и будь умницей, а я решу вопрос о твоем и моем спокойствии.
Томье прохаживался по обширной галерее перед гостиной, где были выставлены картины, купленные банкиром. Легкие шаги Розы, скользившие по мозаичному полу, заставили его обернуться. Несколько мрачное лицо молодого человека прояснилось. Она подходила к нему с протянутой рукой. Он нагнулся и поцеловал концы ее пальцев.
— Пойдемте со мною, — сказала молодая девушка, — нам будет удобнее разговаривать в кабинете отца.
Жан пошел за нею, не говоря ни слова. Роза усадила его, села с ним рядом и сказала с прямотой, которая произвела на Томье сильное впечатление:
— Признаете ли вы за мною право ставить вам большие требования?
— Величайшие, бесспорно. Никто не может иметь такой власти надо мной, как вы.
— Хорошо. Простирается ли эта власть настолько далеко, чтобы склонить вас к решениям, которые совершенно расходятся с вашими привычками и тенденциями?
— Я сделаю все в угоду вам, кроме того, что запрещает честь.
— А! Значит, достаточно выяснить с вами вопрос о том, что вы называете честью. Заключается ли она в уважении некоторых правил, основанных на боязни пересудов и имеющих лишь весьма неопределенное отношение к настоящей честности и порядочности?
Томье придал уверенность взгляду своих чудесных глаз и отвечал спокойным голосом:
— Будем говорить откровенно, сударыня. Честь, так, как я ее понимаю, заключается в том, чтобы не допускать ничего, что может навлечь на меня нарекание в нравственной слабости, а в особенности не терпеть никакого оскорбления без того, чтоб не потребовать обидчика к ответу.