Она приблизилась к маленькому столику, на котором Жан обыкновенно писал все свои письма. Тут стояла приготовленная чернильница и лежал развернутый бювар. Жаклина наклонилась над ним, точно в надежде, что на бумаге сохранился отпечаток того, что Томье написал на снятом с бювара листке, и глаза ее приняли пристальное выражение на бледном лице. На печати, валявшейся тут же, виднелись следы черного сургуча. Значит, последний запечатанный Жаном конверт носил на себе знак траура. Жаклина подсела к столу, потупив голову перед этим доказательством того, что он готовился к смерти. Она просидела таким образом неопределенное время совершенно неподвижно, переворачивая в своем страждущем мозгу зловещие мысли. Появление лакея около шести часов потревожило ее. Слуга приблизился со смущенным видом:
— Сударыня, я должен сказать вам, что барин, должно быть, не придут до обеда… Из клуба приходили за чемоданом, и я пойду их одевать.
— Ах, — произнесла дрожащая Жаклина, — так он не придет до ночи… Да, это так!..
Судорожная улыбка мелькнула у ней по губам. Она не могла громко досказать свою мысль перед этим человеком, который не должен ни о чем догадываться. Молодая женщина подошла к столу, села и набросала на листке следующие слова:
«Я у вас, Жан, и жду вашего прихода. Мне надо с вами поговорить хоть одну минуту, а еще нужнее вас видеть. Не согласитесь ли вы прийти? Я не хочу упрекать вас, но обращусь к вам только с просьбой, первой и, вероятно, последней, потому что до сих пор вы один просили меня всегда о чем-нибудь. Сжальтесь надо мною, Жан, потому что, как бы то ни было, я не сделала вам ничего дурного!»
Слеза, скатившаяся из ее глаз на бумагу, послужила вместо подписи этой записки. Жаклина положила ее в конверт, который запечатала и подала слуге.
— Передайте, пожалуйста, это господину де Томье и скажите ему, что я буду ждать ответа сколько угодно времени.
Лакей с озабоченным видом поклонился госпоже Леглиз, потому что любил эту Женщину за кротость ее улыбки и речи. Когда он вышел, она опять села и стала терпеливо дожидаться, изнемогая в смертельной тоске — жестокое искупление часов блаженства! День клонился к вечеру, на часах пробило семь. Госпожа Леглиз подумала: «Этьен будет ломать голову над тем, куда я девалась. Все равно, я не уйду отсюда, пока не сделаю последней попытки». Наконец, немного спустя, в соседней комнате послышались шаги. Молодая Женщина вздрогнула и выпрямилась. Дверь отворилась, лакей вошел один. Робко, точно с сожалением, приблизился он и сказал:
— Барин велел мне передать вам, сударыня, что он не знает, когда вернется, и покорнейше просит извинения.