— Я так и знала, что ты тут! — торжествующим шепотом заорала Сашок. Будто бы это я исчез, словно меня заживо проглотил Холодный Карман. — Пошли, живее, пока преступник не убежал!
Она выволокла меня на балкон, и я даже не успел, как обычно, глянуть сквозь страховочные сетки для софитов вниз, в темный и будто неживой зрительный зал, а потом, как обычно, поднять голову, чтобы в окошечке слева увидеть сидящего под лампой звукорежиссера Мишу и помахать ему рукой.
— Короче, — докладывала Сашок около гримерок, — там, внизу — чужой. Преступник. И он небось хочет своровать наших кукол.
В театре все — наше. И куклы, и старый клавесин в коридоре, и залаченные до хруста парики на головах-болванках.
Сашок вообще-то любит преувеличивать, любит «устроить драму», поэтому, конечно, ни в каких преступников я не поверил. Но пошел — потому что если Сашок говорит «пошли», только самоубийца не пойдет. Просто нельзя не пойти, если Сашок решила, что позарез надо куда-то отправиться.
Внизу — это значит на Малой сцене. Почти в подвале. Туда надо спуститься по крутой черной лестнице и, поеживаясь от того, что все такое темное, сначала привыкнуть к полумраку. И в этом полумраке и вправду был чужой — он стоял прямо около кукол, развешанных для завтрашнего утреннего спектакля.
Худой, юркий, похожий на тощего ужа. В ухе сережка, татуировка — во все цыплячье плечо и аккуратненькая козлиная бородка. Он мне сразу не понравился. Потому что он держал в руках Шута. Моего Шута.
— Кто тебе разрешил брать Шута? — выкрикнула Сашок. Если она покрикивает, значит, и сама не очень уверена в том, что не надают по ушам. — Кто ты вообще такой?
— А вам-то чо? — спросил тип почти угрожающе.
— Нам много чо, — в тон ему ответила Сашок. — Мы тут живем.
Тип помялся-помялся, да и сказал:
— Я новый кукольный мастер.
Дед точно ни о чем не догадался бы — не надень Сэм свой «выходной» пиджак. Когда он надевает выходные пиджаки — только тупой не догадается.
Потому что выходные пиджаки Сэма — ярко-зеленые, с черными атласными обшлагами или красные с искрой. В этот день он надел пиджак в темно-синий цветочек.
Красивый пиджак.
— Папа, это Сэм, — радостно сказала мама, знакомя их друг с другом. Так сказала, будто в этих пиджаках пол-Москвы ходит, ничего особенного.
Дед выпрямился судорожно, вылупился, посмотрел на меня — ну а я кивнул, мол, Сэм, да, ничего не поделаешь, — потом на Сэма.
А Сэм улыбнулся ему — широко, радостно.
Сэм улыбается — и невозможно не улыбнуться в ответ, потому что Сэм сияет, словно во всю невозможную мощь горящая лампочка.