Капитан проводил меня в каюту и вышел, а я, вытащив из кармана Кульбюль, пристроил ее в безопасном месте, свалился на койку и сразу же заснул мертвым сном. Спал я без сновидений. Никто меня не разбудил – ни Кульбюль, которая и сама, наверное, после всех выпавших на ее долю переживаний спала как убитая, ни капитан, ни кто-либо из членов команды. Проспал я не менее суток, а когда очнулся, первая моя мысль была о моей маленькой спутнице, которая словно ждала моего пробуждения, и как только я открыл глаза, была тут как тут. Проведя тоненькими пальчиками по моей щетине, она сказала: «Все будет хорошо, Куинбус Флестрин». Словно я, такой большой, рядом с ней, такой крохотной, нуждался в утешении. Я поднес ее к губам и, поцеловав в лобик, тоже сказал: «Все будет хорошо, Кульбюль».
Ах, если бы знать, что наши поцелуи уже сочтены! Хотя чем бы нам помогло это знание – что мы можем против судьбы, которая распоряжается нами по своему усмотрению, не спрашивая нашего желания? Колесо судьбы все равно не остановило бы свой скрежещущий ход, зато мы с Кульбюль провели оставшиеся нам несколько дней в атмосфере блаженства и покоя, хотя теперь, в отличие от дней в лодке, нам и приходилось таиться от чужих ушей и глаз.
Приведя себя в порядок после столь долгого сна, я вышел на палубу, оставив Кульбюль в каюте и строго-настрого наказав ей сидеть тихо, а если кто войдет без моего ведома, затаиться в самом дальнем углу и ни под каким видом не выдавать себя.
На палубе я сразу же столкнулся с капитаном, который радостно приветствовал меня и поздравил с чудесным спасением. Он пригласил меня в свою каюту, чтобы расспросить о моих приключениях и рассказать о своих планах – ведь я даже не знал, куда держит курс его корабль. Мы уселись за стол в его каюте, и капитан для начала предложил мне рома, который после легкого лилипутского вина показался мне обжигающим, как огонь. Однако подействовал он на меня благотворно, язык у меня развязался, и я впервые за столько месяцев заговорил на своем родном английском. Капитан слушал меня с недоверчивым выражением на лице, на котором время от времени появлялась ироническая улыбка. Но я продолжал рассказ о своих похождениях, о моем пленении доблестным лилипутским воинством, о моем житии-бытии в лилипутской столице (из соображений скромности о моих амурных впечатлениях я по большей части умолчал), о моем похищении блефускуанского флота…
Наконец капитан перебил меня. Он сказал, что, конечно же, не сомневается в достоверности моего рассказа, но ему кажется, что мне нужно еще немного отдохнуть от всего пережитого – столько дней, проведенных в одиночестве на море, видимо, неблагоприятно сказались на моем душевном состоянии, и я еще не успел полностью восстановиться. Я возразил, сказав, что чувствую себя отменно, и стал было продолжать свой рассказ, но капитан опять прервал меня: он, мол, рад меня слушать, потому что история, которую я излагаю, довольно интересная и из нее мог бы получиться неплохой роман, но он умеет отличать роман от действительности, он старый морской волк (капитану по виду было не больше тридцати) и много повидал на своем морском веку, но страна людей-коротышек – это уж слишком.