Маша смотрела в окно на
пронизанный солнцем октябрьский пейзаж. Осень в том году выдалась золотой.
Павел вдруг поймал себя на мысли, что, глядя на эту девушку, ему не хочется
называть погоду за окном «бабьим летом». Хоть и знал молодой филолог, что
теплая солнечная осень называется «бабьим летом» не только в России, Украине и
Белоруссии, но и в Сербии, а в Германии оно уже «бабушкино», тогда как у чехов
- «паутинное», американцы придумали себе «индейское лето», а болгары -
«цыганское»... Одни только карпатские славяне пошли от обратного, назвав
солнечную осень «бабьими морозами».
Павел спросил разрешения
у девушки и сел рядом. У него было всего три остановки для того, чтобы
заговорить. Сколько остановок было у нее, чтобы ответить или не ответить, он не
знал. И тогда он рассказал Маше про бабье лето. А потом сказал, почему ему не
хочется его так называть. Маша, до тех пор безучастно смотревшая в окно, повернулась
к нему вполоборота и спросила: «Вы метеоролог?». И Словцов даже засмеялся и
предпочел ответить собственными стихами:
Все та же роща, та же
осень,
Печально золотом звеня,
Качает русские березы,
Кидает зелени огня.
Все та же ива над рекою
Ей что-то шепчет не
спеша.
Все те же строчки под
рукою,
Все так же мечется душа.
Все то же, так же, там и
снова,
Все повторяется опять!..
На языке горчило слово,
И я не мог его сказать.
Ох уж эти поэты! Первого
эффекта у женщин, а особенно у романтичных девушек, они добиваются почти сразу.
Достаточно после прочтения на вопрос: «Чьи стихи?», ответить, потупив с ложной
скромностью взгляд: «Мои». И на просьбу: «А еще?» или вопрос: «Правда?»,
зарядить еще одну лирическую обойму. Но Маша вдруг спросила:
- Какое слово? Какое
слово не смогли сказать?
- Вы мне очень
нравитесь, - признался Павел.
- Но в стихотворении - о
другом.
- Сегодня - об этом.
И они вышли из автобуса
вместе, чтобы идти плечом к плечу семнадцать лет. Двенадцать из них они жили
душа в душу. Так что, даже делясь своим мнением по поводу чего-нибудь, дивились
не только совпадению ответного, но и тому, что высказывались одновременно
одними и теми же словами. Порой осекались на полуслове и начинали смеяться,
потому что надобность в словах исчезала. Все и так было ясно. Что уж там
говорить о нежности и страсти, которые они испытывали друг к другу. И еще: Маша
умела ходить, как кошка, когда Павел садился за диссертацию или «изменял» ей со
своей поэтической музой, и умела гордиться мужем, когда видела и слышала, как
его стихи то погружаются в человеческие души, то царапают их, заставляют
сжиматься до слез на глазах, то, наоборот, расправляться во всю небесную ширь и
лететь.