Я продолжала думать об этом и в то же время старалась гнать от себя эти мысли. «Так вот что мы для них? Музейные экспонаты, древние ископаемые, раковины под стеклом. Бродячий цирк, летающий зоопарк. Люди хлопают и приветствуют нас, стараясь показать, что они знают толк в таких вещах».
Палило солнце. Тетушка, сидевшая в конце ряда, светилась и сияла, словно и сама была солнцем. Счастливым, улыбающимся, поющим солнцем, заполняющим песней весь мир. И вместе с ней пели и пританцовывали все эти маленькие солнышки. Руки в стороны, пальцы — к сердцу, сжать кулаки, разжать ладони, голову набок, потом вперед. Колышутся пиупиу[50], и шелест их как музыка; взлетают вверх шнурки с шариками. Голоса выкрикивают названия каноэ: «Таииуи», «Такитиму», «Курахаупо», «Те Арава»[51]…
Малыши упиваются силой своих высоких голосов, танцуют их руки, притоптывают ноги. Им и невдомек, что для толпы мы — всего лишь экспонаты под стеклом, что для этих людей на головах у нашего дяди и двоюродного брата, вращающих глазами и притоптывающих ногами, — остроконечные клоунские колпаки.
И вдруг мне захотелось быть поближе к своим, к тетушке и дяде, Хоани и малышам, старой Рите и деду Хохепе.
Мы въехали на спортплощадку, и, когда грузовик остановился, ребята высыпали на поле и помчались разыскивать своих школьных друзей. Тетушка и Хоани помогли бабушке Рите и старику Хохепе сойти с грузовика. Я чувствовала себя намного старше любого из них.
Стояла жара. Солнце низвергало на потрескавшуюся летнюю землю палящие лучи и снопы света — мы шли к павильону. «Тебе никогда не казалось, что ты в цирке?» — сказала я Хоани, моему ровеснику. Он встал на руки и остаток пути так и прошел вверх ногами. Мне показалось, что Хоани понимает, о чем я веду речь.
Чай. Чай и сандвичи. Кусочки засохшего торта, бутылки теплой, как кровь, фруктовой воды и чьи-то слова «Что вы делаете здесь в таких нарядах?». Мальчишки из школы двоюродной сестры Лены. «Разве вы не видели нас на грузовике?» — спросила Лена — «Видели», — сказал один из них. Он взял у Лены ее пои и стал раскручивать его все сильнее и сильнее, при этом тот жужжал, как летящий самолет.
Мистер Гудвин, советник и городской мясник, дотронулся до плеча дяди Хирини и сказал: «Грандиозно, великолепно», давая этим понять, сколь великолепен он сам, один из организаторов парада, проживший в этом городе всю жизнь среди раскачивающихся сосисок, до черноты подгоревшего пудинга, зажаренных бараньих ног и ребер, расфасованной требухи, говядины, окороков и сочных отбивных. «Великолепно». Он был великолепен. Это словно утверждала и его великолепная мясистая рука, покоящаяся на дядюшкином плече.