Прежде чем Ремигиус успел среагировать, раздался голос другого юноши:
— Я хочу покаяться. Я делал то же самое. Прошу наказать меня.
Эта вспышка признаний вины оказалась заразительной: тут же покаялся третий монах, затем четвертый, за ним пятый.
Правда открылась помимо воли Филипа, и он не мог не чувствовать удовлетворения. Он увидел, что Милиус изо всех сил пытается скрыть победную улыбку. Без сомнения, под самым носом у ризничего и надзирателя произошел маленький бунт.
Крайне раздосадованный Ремигиус постановил наказать виновных неделей полного молчания: это значило, что им запрещалось говорить и никто не имел права к ним обращаться. На самом деле такое наказание было более суровым, чем могло показаться. Филип испытал его, когда был совсем молодым. Даже один день безмолвия было трудно перенести, а целую неделю — просто невыносимо.
Но таким образом Ремигиус дал выход своей злости. Раз уж они сознались, их надо было наказать, хотя этим он признавал, что Филип все-таки был прав. Все его планы провалились, и Филип праздновал победу.
Но поражение Ремигиуса еще не было полным.
— Есть еще один неприятный случай, который мы должны обсудить, — снова заговорил Катберт. — Он произошел сразу после торжественной мессы. — Филип пытался сообразить, к чему это он клонит. — Брат Эндрю обвинил брата Филипа в недостойном поведении. — «Верно, — подумал Филип, — все это знают». — Теперь, — продолжал Катберт, — ясно, что для подобных обвинений есть специальное место и время, как было заведено еще нашими предками. Утро вечера мудренее, обиды надо разбирать на следующее утро в атмосфере спокойствия и сдержанности, когда община своим коллективным разумом может решить проблему. Но, к сожалению, Эндрю пренебрег этим мудрым правилом и устроил сцену в храме, встревожив братьев своими невоздержанными речами. Оставить без внимания такое поведение — значит поступить несправедливо по отношению к наказанным молодым братьям.
«Блестяще придумано», — пронеслось в голове Филипа. Теперь вопрос относительно того, прав или виноват Филип, больше никогда не будет обсуждаться. Любая попытка поднять его немедленно обернулась бы осуждением самих обвинителей. Случилось так, как и должно было случиться, ибо жалобы Эндрю на Филипа были простым лицемерием. И вот теперь Катберт и Милиус дискредитировали Ремигиуса и двух его главных союзников — Эндрю и Пьера.
Обычно красная физиономия Эндрю сделалась пурпурной от бешенства, а Ремигиус казался почти испуганным. Филип был доволен — они заслужили это, — но его беспокоило, что их унижение могло зайти слишком далеко.