Последовало несколько минут оживленной галльской тарабарщины, прежде чем они вернулись к работе. Вещи, которые они делали, были самим совершенством. Работая по детальным снимкам, они создавали шедевры, точно повторявшие оригиналы. Несмотря на внутренний протест, я была поражена и очарована. И ничего не могла с собой поделать. Это было возмутительно.
Оуэн подошел к тому, кто заговорил первым, и положил руку ему на плечо.
— Продолжайте работать, Жан. Я не хочу вмешиваться и мешать вам. Просто собираюсь показать кое-что мисс Кесуик. Взгляните. — Он показал на одну из фотографий. — Узнаете это?
— Да. Он стоял в библиотеке леди Мелоди.
— Верно. Людовик Пятнадцатый. Изготовлен Адриеном Делормом в семьсот шестьдесят шестом году.
Комод с двумя ящиками и мраморной крышкой был украшен инкрустацией, такой изысканной, что я почти ощущала запах цветов, и роскошной позолотой тонкой работы: лавровые листья, спирали, завитки — все играло, переливалось, блестело.
— Жан — один из лучших в мире краснодеревщиков, — пояснил Оуэн. — Собственно говоря, каждый из парней просто уникален. Три француза и итальянец. Теперь все они мастера, но начинали учениками у Жана.
— Мадемуазель, — кивнул Жан и, улыбнувшись мне, вернулся к работе.
Он сделал набросок цветочного узора на гладкой дубовой поверхности комода и сейчас тонкими щипчиками выбирал с трех различных подносов крошечные кусочки дерева в форме цветочных лепестков и листьев: амарант, тюльпанное дерево, груша или, возможно, яблоня. Я завороженно смотрела, как он поднимает очередной листочек и смазывает обратную сторону кисточкой, предварительно окунув ее в какой-то состав, предположительно подлинный клей восемнадцатого столетия. Что это? Клейстер из воды и муки?
Не хотелось мешать им ненужными вопросами.
Каждый кусочек вставал точно на место. Оставалось только наложить лак и позолоту, и на мой взгляд, — а я никогда не устану повторять, что он куда более наметан, чем у многих знакомых мне людей, — результат был совершенно неотличим от оригинала.
— Прекрасная работа, Жан, — сказала я. — Можно целый день стоять тут и наблюдать за вами.
— Merci, мадемуазель, — пробормотал он, не оборачиваясь.
— Бертрам оценил комод в полтора миллиона, — сообщил Оуэн. — Пойдемте, я покажу вам мастерскую позолотчика.
— Постойте! Хотите сказать, что Бертрам знает обо всем?
Представить невозможно, что президент и главный аукционист «Баллантайн» способен одобрить мошенничество! Для этого он слишком джентльмен. Кроме того, Бертрам начал в одиночку выводить наш корабль на верный курс, и я чувствовала, то «Баллантайн и Кº» в целом, и мои личные пятнадцать процентов особенно, впервые со дня смерти сэра Крамнера в надежных руках.