— А здорово ездить из школы на машине! — объявила она, подпрыгивая на сиденье. — Арчер забросил меня обратно прямо в школу. А тебя? — спросила она у Говарда. — Ты чего такой кислый? И мама тоже?
— Из-за Торкиля, — объяснила мама. — Говард, пристегнись.
— Ух ты, вы видели Торкиля? — взбудоражилась Катастрофа. — И какой он? Ужасный-кошмарный?
Говард откровенно выразил свое мнение о Торкиле, не стесняясь в выражениях. Мама возмущенно воскликнула:
— Говард! Не смей учить сестренку таким словам!
— Я их все равно уже знаю, — встряла Катастрофа, — тем более папа их очень часто говорит. А про Торкиля ничуточки не удивительно, потому что если он нравится ужасной Диллиан, то, конечно, и сам тоже ужасный. Говард, не тяни, рассказывай!
Домой они доехали так быстро, что Говард все еще продолжал рассказывать, пока они шли по боковой садовой дорожке к дому и мама отпирала черный ход.
В кухне их встретил приветственной ухмылкой Громила. Он, как обычно, заполнял ее своими нескончаемыми ногами.
— Как вы сюда попали? — изумленно спросил Говард.
— Вломился, — кратко ответил Громила. Потом заискивающе ухмыльнулся маме и добавил: — Зато при мне сюда грабители не сунутся. Побоятся. Охраняю.
— Совсем обнаглел! — не выдержал Говард. — А где папа? И Фифи?
Громила развел ручищами.
— В Политехе? — предположил он.
Мама рухнула на стул.
— Раз уж вы все равно здесь, налейте-ка мне чаю, — устало попросила она.
Громила тотчас вскочил и неуклюже засуетился. Он умудрялся суетиться медленно, но чай все-таки заварил. Мама выпила чай и велела Громиле сделать ей две чашки кофе. Выпила и их, но больше ничего не делала, просто сидела и ждала папу.
«Наверно, волнуется», — решил Говард. Но нет, мама вовсе не волновалась. Когда папа наконец пришел домой, она сказала «Квентин!» таким тоном, от которого Говарду и Катастрофе тотчас захотелось попрятаться по углам, что они и сделали.
Папа вошел в кухню и швырнул в третий угол пальто, а в оставшийся четвертый — портфель.
— Что Арчер сотворил с Фифи? — раздраженно поинтересовался он. — Меня-то он закинул в Политехнический, но Фифи куда-то пропала. А у этой невозможной девицы половина книг, которые мне были нужны для занятий!
— Квентин, — отчеканила мама, — я настаиваю, чтобы ты немедленно пошел к себе в кабинет и написал четыре тысячи слов!
— Да неужели? — язвительно прищурился папа.
Остаток дня на весь дом гремел большой семейный скандал. Размах его был титаническим даже по меркам семейства Сайкс, и разворачивался он в три этапа.
На первом этапе ссорились исключительно мама и папа. Мама вздымалась как волна и рокотала громом. Она требовала, чтобы папа написал две тысячи слов для Арчера и столько же для Торкиля. Это, гремела она, единственный способ добиться, чтобы от них, Сайксов, отстали и прекратили их донимать и изводить. Папа тоже вскочил и завопил, что ничто не заставит его писать какие бы то ни было слова для кого бы то ни было. Тогда мама возмущенно заявила, что он фантастический эгоист. На это папа еще громче заявил, что он не эгоист, что это дело принципа и вопрос выбора между добром и злом. В ответ мама прогремела, что о выборе и принципах надо было думать тринадцать лет назад. На что папа прорычал, что это было невозможно, поскольку эти факты всплыли только сейчас.