… Ввалившись домой, Эллария упала на стоящий в сенях рассохшийся табурет и обессиленно закрыла глаза.
Я метнулся к ней, стянул с ее ног насквозь промокшие постолы и начал растирать заледеневшие стопы:
— Устала?
Сестричка набрала в грудь воздуха… и отрицательно мотнула головой:
— Нет… Вернее, не очень… Сейчас переведу дух, поменяю маме простыни и приготовлю вам что-нибудь поесть…
— Я уже поменял… И репу отварил… Так что переоденься в сухое и за стол…
Толком не дослушав то, что я говорил, Эллария вскочила на ноги, метнулась к двери в комнату, увидела умиротворенное лицо мамы и… всхлипнула.
— Ларка, ты чего? — перепугался я. — Она уже поела… И теперь спит!
Сестричка смахнула со щеки слезинки, повернулась ко мне, упала на колени, обняла меня за талию и прижалась щекой к моей груди:
— Я тобой горжусь! Ты — настоящий мужчина…
«Настоящие мужчины не плачут…» — подумал я, вытаращил глаза, чтобы удержать подступающие слезы и… вспомнил про варежки!
— Переоденься, а то заболеешь на мою голову… — басом сказал я. И мотнул головой в сторону подоконника, на котором лежала ее домашняя рубаха.
Ларка фыркнула, чмокнула меня в подбородок и встала на ноги:
— Как скажешь, глава семьи!
Как ни странно, в ее голосе не было и тени насмешки. Впрочем, даже если бы она и была, я бы не обиделся. Ибо уже понимал, сколько ей приходится работать за кусок хлеба, который мы едим…
… Пока Эллария переодевалась, расплетала косу и сушила волосы у печи, я усиленно старался не улыбаться: пялился в огонь и хмурил брови.
Получилось. Даже слишком хорошо, так как в какой-то момент сестричка встревожилась, отложила в сторону рушник и подошла ко мне:
— Тебя что-то гнетет?
Я кивнул.
— Расскажешь?
Я полюбовался на облако рыжих волос, на грустные, но полные любви глаза, на ее ласковую улыбку и вытащил из-под лавки сверток с варежками:
— Это — тебе…
Ларка развернула сверток и… села на пол. А по ее щекам снова потекли слезы.
— Ну вот, опять плачешь… — делая вид, что расстроен, буркнул я. — Нет, чтобы обрадоваться…
Эллария шмыгнула носом, вытерла слезы рукавом и улыбнулась. Сразу превратившись в маленькое, но очень теплое солнышко:
— Я радуюсь! Просто мне никогда и ничего не дарили…
— Теперь — дарят. Двое. Я и Кривой Раздан… — сказал я… и оказался на полу, в объятиях сестры.
— Я тебя люблю, братик! И буду любить до самой смерти…
«До самой смерти…» — угрюмо подумал я, скрипнул зубами, вцепился в посох и принялся оглаживать оставшийся отрезок Пути. А потом услышал приглушенный всхлип:
— Что, я выгляжу настолько плохо?
Распущенные огненно-рыжие волосы, свободно ниспадающие на плечи, глаза, полные слез, закушенная губа… — в этот момент леди Мэйнария настолько походила на Ларку, что у меня оборвалось сердце.