Но и тот был не промах, постарался увильнуть от прямых заверений.
— Обещаю подумать, Алекс.
— Нет. По случаю предстоящих торжеств прояви милосердие. Бабушка Арсеньева не переживет, если внука на Кавказе убьют. Пожалей не его, так ее хотя бы.
Николай Павлович вздохнул и проговорил скрепя сердце:
— Будь по-твоему, дорогая. Коли Лермонтов не затеет новых безобразий, то в связи с бракосочетанием цесаревича и его тезоименитством разрешу твоему протеже послужить где-нибудь в центральной части России.
— О, благодарю, ваше величество, — улыбнулась Александра Федоровна.
— Только потому, что вы меня просите. Я сегодня добр.
4
Михаил приехал к Карамзиным и вошел в гостиную, где был встречен восторженными возгласами: «Наконец-то наш юный кавказец прибыл!» — его сразу окружили гости, в том числе Вяземский, Одоевский и Ростопчина. Стали поздравлять с возвращением, пусть и на два месяца, но зато таким жизнерадостным, посвежевшим. Спрашивали: «Что-нибудь успели сочинить за время походов?» — «Так, по пустякам». — «Почитаете?» — «Непременно, но немного позже, дайте прийти в себя».
Софья Николаевна, взяв его под руку, повела к дивану.
— У меня для вас маленький сюрприз.
— Я уже заметил, какой.
— Вот вы шустрый, право.
— Не заметить Эмилии Карловны в первый же момент было невозможно.
— Да, она расцвела еще больше.
Мусина-Пушкина холодно смотрела в их сторону, чуть облокотившись на валик и слегка обмахиваясь веером. Платье на ней представляло из себя писк последней западноевропейской моды: декольте неглубокое, с кружевной отделкой «берте», с кринолином и широкими оборками; прическа с крупными буклями «а-ля Севинье»[66]. Да, слегка располнела в талии. И лицо вроде округлилось. Ей это идет.
— Бонжур, мсье.
— Бонжур, мадам. Вы похорошели. Вроде хорошеть уже было некуда, а оказывается, можно.
— Мерси. Да и вы возмужали, как я погляжу. Даже посуровели. Говорят, проявляли чудеса героизма.
— А, пустое. Жив остался — и слава богу.
Софья Николаевна спросила:
— Вы расскажете о своих подвигах? Мы вас очень просим.
— Полно, никаких подвигов. Вот стихи почитать могу.
— Да, конечно, просим! Господа, садитесь. Михаил Юрьевич будет нам читать.
Он отпил зельтерской воды и покашлял, прочищая горло. Посмотрел внимательно на Милли и негромко начал:
Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю, как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, должно быть, все равно.
И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.