— И что же относительно фортификаций нашел Леонтий Филиппович?
— А и нашел их, ваше превосходительство, виноват-с, нашел их крайне недостаточно совершенными по части защитительной и оборонительной, равно как и наступательной.
— Да где же это я! — воскликнул я, вздев длани. — Какое, милые, столетье на дворе?
Пора сматываться, а то сейчас в Осташкове найдется могила какого-нибудь ветхозаветного пророка.
— Сщас. Вот еще… Шведский король, к Петру-императору, год 1724, просит присласть в королевство двух рыбаков, чтобы научить своих людишек рыболовецкому промыслу. Ну Петр велит разыскать самых лучших и ловких. И что? Ясно! Послали рыбаков с Селигера, не зря же у нас на гербе три серебряные рыбки. Так… Еще. Двенадцатый год. Французы в Москве, над столицей угроза! Да, слушай-ка, Лобанов, знаменитый математик, лекции читал в самом Московском университете, так он, Лобанов, тоже наш! Я о чем? Французы, да, французы над Москвой, угроза, ведь путь в Петербург лежит через Осташковский уезд, это вообще единственная дорога в столицу. Что делаем мы? Осташи принимают решение о всеобщем, — перегнувшись через стол, тоже весь пылающий, как девица, сказал учитель, а его сиреневый галстук лизнул салат. — Мы сами для своего ополчения куем пики и стрелы, что могли, все сами, без государевой казны. Так-то вот. А в декабре того же года к нам прибывают толпы и толпы французов, как они были жалки, завоеватели, обмерзшие, истощенные, больные все, израненные, все вшивые, оборванные, как черти. И что делаем мы? По решению городской думы все самые просторные и теплые дома освобождаются для солдат Наполеона. Для врагов, вдумайтесь, для завоевателей этих. Так-то вот. Да-а… Десять, вы понимаете, десять героев Советского Союза дал родине Осташков.
— Десять?
Я был потрясен. Какой материал! В самом деле что-то невиданное происходило в городе Осташкове на протяжении веков.
— Десять? Быть не может.
— Десять, десять. Ты чего, доску памяти нашу не видел? Там вообще все знаменитости за все века и герои всех войн.
— У нас так, — кивнул краевед. — Десять. Сорок два — это я про художников. Островов двести. Зимой и летом средняя температура воздуха выше, чем по области и другим соседним.
Внезапно учитель вскочил, и как-то придурковато гримасничая, захлопал в ладоши:
— Ой, а наш юродивый Сашка, а? Это же тоже уникум, где еще такого отыскать можно?
— У вас тут и дурачки самые лучшие? — не удержался я.
— Да, тоже… — не столь уж весело подтвердил краевед; у него, как я уловил, юродивый не вызывал особых чувств. — Он всю жизнь по городу… чаще у церквей, конечно, сидит там… или внутри, а чаще на земле где попало. О нем даже в газете писали, «Известия», что ли, или в «Комсомольской правде», в журнале еще таком, «Чудеса» называется, я выписываю. Да… Сашка блаженный. Вот Василий Блаженный, знаменитый храм напротив Кремля в его честь ведь назвали. Не, не в нашего, не в честь нашего блаженного дурачка, в честь того Василия Блаженного, единственного человека, которого боялся Иван Грозный. А чем прославился? Очень любил, простите, барышня, справлять большую нужду при всем честном народе. И не гоняли.