С неба сходил небывалый свет, передо мной расстилался мир, юный и веселый, непосредственный и полностью открытый, как дитя, — и мудрый, словно вечность, и я сам хотел стать его частью, быть везде и сразу, быть всем… Обессиленный желанием, я опустился на траву, и бубенчики купавок оказались рядом с моими губами, купальница целовала меня; вот я тебе еще раз назвал свою любимую траву, мой цветок. Нежность и величие соединились здесь — величие весны и солнца с нежностью черемухи, купальницы, и я должен был терпеливо учиться на этом брачном пиру, чтобы обрести ту единственно подлинную радость, которую дарует момент влюбленности безмерной и нерассуждающей. Обновленный, поднялся я с любимой травы и стал спускаться с холма, как новопосвященный молодой жрец.
Мгновенные осколки ослепительного света в лужах и колеях, подвижные вьющиеся струйки нагретого воздуха над дорогой и косогорами, пересвисты невидимых в пенных кронах птиц, восторженная, безудержно прославляющая трель жаворонков в неоглядном небе, какой-то неизъяснимый, не поддающийся именованию и описанию тихий, но внятный ликующий хор цветных звуков и запахов, происхождение которых совершенно невозможно себе объяснить, — все это было похоже на дивную музыку зачарованного маем музыканта, это был бесконечно протяженный, непрерывно высившийся хорал, и все это было для меня, единственного свидетеля весны в Черемуховой Долине.
Казалось, вот-вот, забыв обо всем и о самом себе, я развеюсь в воздухе и претворюсь одновременно и в белую гроздь душистых соцветий, и в цветущую землю, в реку, птиц, небо… неописуемое двуединое чувство отрешенности и явного присутствия в этом новом мире овладело мною. Видимо, это был счастливый момент перевоплощения в желанное.
Долго, беспорядочно, словно в наркотическом забытьи кружил я среди черемухового полноцветья, поднимался то на один, то на другой склон, и каждый раз меня ждало вознаграждение — не было тут однообразия.
Я трогал поникшие от тяжести соцветий ветки; летели, кружась и колеблясь, невесомые лепестки, чуть касались лица и рук, и навсегда осталось щемяще сладкое, исступленно мечтающее о повторении ощущение мимолетной нежнейшей близости, — так в первой любви ничего столь не дорого нам, как первое чистое и целомудренное прикосновение, и всю жизнь мы помним этот жар и свет, — так и мне вспоминать это цветение. Опьяненный и счастливый, я ласкал и нежил пышные кисти черемух, целовал листья, что-то шептал и плакал, цветы осыпались под моей лаской — о, как я не желал этого… Сколько прошло часов, сколько жизней я прожил?.. Не к бессмертию ли или образу его прикоснулось сердце в Черемуховой Долине? У меня бушевал нечаянный праздник — языческая мистерия возрождения, я снова самозабвенно любил жизнь.