— Звезда упала, — сказал Василий, хотя никакая звезда не падала. Ксения нагнулась, чуть присела и посмотрела близко, снизу вверх. Какие у нее большие и темные глаза!
— Загадал желание, дядя Вася? Я зна-ю, какое дядя Вася загадал желание. Сказать?
— Скажи, Ксения, — выдохнул Василий.
— А вот какое. Целовать меня хочешь. Отгадала?
— Отгадала, — пролепетал Василий и попытался взять Ксению за плечи.
— Ни-ни-ни, — мягко вывернулась Ксения. — Подожди пока.
Из распахнутого окна крайнего дома раздались позывные «Маяка». Сейчас скажут точное время. Беспокойство владело Василием, напряженная растерянность, думалось, что вот кончается что-то очень важное в его жизни, единственно нужное, небывалое, он никогда не испытывал подобного. Нет, как-то было, лет десять, что ли, назад. Он, солдат, ехал в отпуск, ждал попутную машину на окраине городка, где располагалась воинская часть. Была слякотная, глухая, провинциальная осень, в глубинке она какая-то особенно темная, безнадежная; липучая жирная грязища кругом. Машин долго не было. Он промок и застыл. Мрак, дождь, чужая дальняя сторона, невыносимо надоевшая. Весь отпуск, семь суток простоишь на этой обочине. Наконец появился КрАЗ, пышущий жаром, рычащий. Но в кабине уже был пассажир — улыбчивая девушка, такая нежданная среди всей этой промозглой погоды. У нее было круглое лицо, обрамленное затейливыми кудряшками в сверкающих бисеринках дождя, мокрый нос, детские пухлые щеки, она все слизывала влагу с верхней губы и чему-то смеялась, глядя на солдата Василия, смеялась тихо, почти беззвучно. А когда он сел рядом, не отстранилась, а приникла, доверчиво подняв лицо, ее губы оказались совсем рядом с его губами. В просторной кабине КрАЗа уютно, как в теплушке. Шофер похож на танкиста — напряжен, дорога трудная. «Простудитесь», — сказала девушка. И потом они переглядывались, не сговариваясь, и улыбались друг другу: спутница удивленно и весело, а он волновался. На поворотах она слегка приваливалась ему на плечо и опускала глазки, хотелось, чтобы вся дорога была сплошным крутым поворотом. «Замерз? — спросила она. — Дай свою руку». Недоумевая, Василий протянул ладонь. Она взяла и положила на свою пышную грудь, под куртку, под платье. «Тепло?» Поцелуй был долгий, бесконечный. Шофер одобрительно улыбался. Очень скоро она вышла у развилки, помахала рукою с обочины. Вот тогда, вспомнил он, и возникло щемящее чувство потери, безнадежное, мучительное, хоть выскакивай из машины и беги за незнакомой неведомо куда. И почему этот ничтожный и бессодержательный, просто пустяковый эпизод помнится всю жизнь? Прильнув к стеклу, поминутно стирая с него мутное пятно пара, он пытался разглядеть тающую за пеленой тумана и дождя фигурку, и видел, все машет она ему рукою, словно зная, что он обязательно смотрит и ждет ее прощания. Взвыв, КрАЗ полез в гору, весь дрожа. Слившись с баранкой, шофер остервенело ругал падлу-дорогу, сядешь тут и все, хана. Василий и сам напрягался всем телом, как бы помогая машине, и думал про свою жизнь, как шофер про дорогу. Все же они застряли на глинистом подъеме, их медленно и противно тянуло, разворачивая поперек полотна, в кювет, вниз. И рубили маленькие придорожные березки, пихали их под колеса в глинистое тесто. Прорва грязищи, сырость до лопаток, а там, в родном городе…