— Может, вообще не питалась. Когда жрать нечего, то и задница паутиной зарастет. Слушай, мастер дурного дела, тебе самому не противно на это любоваться?
— Для меня как для ученого Нового времени опыт важнее умозрения, — не смутился лейденец. — А оцени эти длинные острые клыки.
— Зубы лишь кажутся длинными, потому что соседние выбиты.
Де Бирс, взяв отпиленную голову в руки, направил взгляд мертвых зениц на Венцеславича.
— Ничего такого не замечаешь?
— Только то, что ты, мастер, на людоеда похож. Тут и умозрения не надо, чтобы увидеть.
— Этот субъект перемещался, сильно наклонившись вперед, оттого шейные позвонки увеличены…
— Опять о своем. Зачем наклоняться? Так ведь неудобно для ходьбы.
— Зато удобно для бега. Друг мой, это — ликантроп, будьте знакомы. Я долго занимался изучением псоглавцев, кои чрезвычайно размножились во время долгой войны, терзающей германскую империю. И, изучая натуру скальпелем, пришел к выводу, что не грех, а лишения являются причиной этого, с позволения сказать, заболевания. Силач и борец закаляют свои мышцы и кости, делая их более толстыми и грубыми через череду мелких повреждений. А ликантроп делает связки более подвижными и сочленения эластичными, передвигаясь на четвереньках.
— Говорю тебе, бегать на карачках тяжело будет, даже записному пёсеглавцу. Мне, мастер, приходилось преодолевать и по тридцать верст за день. Так порой вымотаешься, что падаешь лицом вниз — а все равно на ноги затем громоздишься. На четвереньках только пьяному в кусты сподручно заползти.
Де Бирс взял в руки инструмент и, подпилив череп, сбил ударом молотка часть черепной крышки. Запустил щипцы в дыру и вытащил что-то напоминающее толстого червяка.
— Вот эта огромная шишковидная железа придает ликантропу особые способности, отчего люди далекие от науки называют его оборотнем.
— Я думал, ты мне часики покажешь голландские, а ты вон рукава засучил как мясник. Я ни в науку эту, ни в оборотней не верю. Теперь идти можно?
— Да, только я не забуду о тебе.
Де Бирс махнул рукой и шведы увели Василия.
С полчаса кузнец приковывал его ногу к кольцу в стене. Раскуют, только когда на казнь поведут.
Терзала жажда и жар подступал; обожженные пыткой бока пекло так, словно их выложили на раскаленный протвень. Венцеславич впал в забытье, вначале тяжелое, словно чугуном его придавили, затем легче стало. Показалось ему, что дочка Вейки касается его лба прохладными пальцами. Катерина? Он с трудом поднял будто каменные веки — над ним склонялась женщина, отрывая взору нежные выпуклости в вырезе платья. Она трогала его лицо мягкой прохладной рукой и выжимала воду из платка на его губы.