— Понравилось, московит? Я — рад. Будет она заботиться о тебе и дальше, покуда ты жив. Это моя племянница, Лисье, дева осьмнадцати годов от роду.
Де Бирс был в камере, смотрел не на пленника, а куда-то на стену — словно бы не желая смущать девицу.
— Предложение подкупает. Хотя слова «покуда жив» говорят о том, что заем будет краткосрочным и проценты взяты большие. Что хочешь ведать о нашем волосатом слоне?
— Всё.
Василий стал рассказывать голландскому мастеру о диковине из Ленского края, не жалко, все одно супостатам туда не добраться, в то время как Лисье ласково держала его голову.
— Якуты считают его злым духом. Ну, это по простоте душевной. Самоеды-харючи, которые кочуют за Камнем, уверены, что оный есть настоящий подземный зверь… Так то, держава наша есть родина слонов, запиши.
— Нарисовать зверя можешь?
— Приходилось в отхожем месте царапать со скуки или там углем на заборе: «Здесь Василий был, после того, как мёд да пиво пил», «Боярин такой-то — дурак». Еще я у богомазов в Троицком Сергиевом монастыре немного обучался, хоть там все иначе. Они-то на досках пишут. Бумаги у нас мало выделывается, не хватает толчей для этого дела, поскольку недостает быстрых рек. Но, может, навык и пригодится; если принесете лист и грифель, сдается мне, что изображу.
— Будь покоен. Завтра непременно доставлю тебе необходимое.
Когда де Бирс пошел к двери, Лисье поставила поближе к узнику кувшин с водой, хлеб и «шпек», завернутые в чистую тряпицу, мазь для обожженной кожи. Заскрипела дверь, выпустив незваных гостей, ругнулся, дыхнув перегаром солдат, запер со скрежетом замок. Между толстых прутьев решетки на крохотном оконце с трудом проходили прощальные лучи закатного солнца. На плацу гремели барабаны, прогоняли сквозь строй какого-то нарушителя предписаний господина ландсгевдинга.
Ах ты, забыл у голландца хоть какое-нибудь покрывало попросить. Теперь околевать до утра… И вот еще напасть. Узники цепные ведь под себя гадят. Завтра придет ученый господин и паче чаяния племянницу свою снова приведет, в камере же срамота будет.
Вытянув цепь как можно больше, Венцеславич пробрался к самому углу камеры, стал рыть земляной пол. Занятие согревало. Слой земли, впрочем, вскоре кончился и дальше был кирпич — но рыхлый. Выгнув цепь, Венцеславич стал помалу крошить его звеном металлическим. К середине ночи получилось настоящее отхожее место. На локоть в глубину. Теперь можно облегчиться и забросать «изделие» обломками кирпича и землей…
А снилось ему… Будто всё перевернулось. Облака — внизу, он идет по ним, а сверху держава Российская. Над головой поля запорошенные, леса, снегом покрытые, реки замерзшие, тундры в метельной пелене. Потом сворачивается вся держава, и вот она, как младенец у него на левой руке, а он своим полушубком ее от холода защищает. Но кто-то по следу стелится — неслышно ступает, только дыханием звериным выдает себя.