— Ребенок, — бормотала она, отстраняясь от него.
— Ты никогда не должна делать то, что не хочешь, — говорил он и разрешал ей отодвинуться.
Итак, невозможно узнать то, что изменилось в их отношениях. Ничего не оставалось, кроме как продолжать жить день за днем и закончить то, что она обещала. Она закончила голову Майкла, работая медленнее и тщательнее обыкновенного.
Майкл теперь запросто приходил в мансарду, поднимался по ступеням, не вызывая ее. Когда она была там, он прикреплял чистый лист бумаги к стене, лаконично приветствовал ее и начинал рисовать. Он никогда не прикасался к глине, и каждая новая его картина отличалась от предыдущих. Первая все еще висела на стене у окна. Он работал над ней в течение трех дней в напряженном молчании, нарисовал лес, большой, темный и угрожающий, по направлению к нему скакала лошадь, на ней — наездник с развевающимися волосами и напряженным, устремленным к лесу телом — сам Майкл. Лошадь и наездник были очень малы, но ему удалось запечатлеть их в стремительном движении. Настолько завершенным он больше ничего не сделал. Все остальные вещи были большими и неопределенными, трудно было сказать, что он хотел ими выразить. И она только однажды спросила его: «Что ты делаешь?» Обычно она оставляла его в покое, молча работала, сосредоточившись на его лице.
Затем он уехал в школу, и она работала несколько дней по памяти, заканчивая голову. Однажды или дважды его лицо совсем ускользнуло из ее памяти, и она никак не могла его припомнить. Тогда она шла и смотрела на его рисунки, размышляла над ними, и его лицо вновь всплывало в ее памяти.
Таким образом она закончила, и его мать пришла посмотреть на ее творение до отливки. Она стояла перед ним, пристально глядя на него из-под своей широкой шляпы.
— Очень на него похоже, — сказала она наконец. — Только я не могу понять определенно, что он делает. Я не понимаю этого взгляда. Что он делает, Сюзан?
— Он скачет на лошади по направлению к темному лесу, — ответила Сюзан.
— Как странно! — промолвила мать.
Но Сюзан не ответила. Она накрыла голову материей.
Но, снова оставшись одна, она вернулась и открыла ее. Она долго стояла, глядя на нее, не столько думая, сколько давая простор чувствам подниматься в ней, подобно туману, усиливаться и таять, снова подниматься, увлекая ее за собой. А затем она услышала голос Майкла, совершенно отчетливо прозвучавший из глиняных уст, и хотя она слышала только звук, а не слова, этого было достаточно. Она знала, что работа закончена и получилась. И все же она внезапно почувствовала страх разлуки с Марком и со всеми. Она повернулась и сбежала вниз, подошла к письменному столу, села и написала миссис Вандервельт, что не сможет сделать фонтан для ее сада.