— Моя мать себя не убивала, — твердо сказала я.
Очевидно, Винсент лжет и обращать внимание на его слова не следует.
— Я сказал вам правду, — произнес он.
— Она погибла в автокатастрофе, — продолжала я настаивать на своем.
— Никакой автокатастрофы не было. Имело место самоубийство, но родственники, как известно, не любят распространяться о семейных скандалах и драмах… Вы уж мне поверьте, я знаю.
Винсенту удалось пробить возведенную мной стену, которой я пыталась от него отгородиться. Сама того не желая, я ему поверила. То, что он говорил, было страшно и ужасно, но, как ни крути, логика в его рассказе была. Я сразу же вспомнила, что бабушка не любила заводить речь о моих родителях, а если что и говорила, то отец и мать представали в ее рассказах не существами из плоти и крови, а какими-то нереальными, вымышленными, почти сказочными персонажами. Разумеется, положительными — как же иначе? Мне было неприятно думать о паутине лжи, которую бабка за эти годы сплела вокруг меня. Если присовокупить к этому тот факт, что Райан знал о побеге отца и самоубийстве матери, то ложь, которой меня окружили, неизмеримо возрастала.
Впрочем, все было верно только в одном случае: если этот самый Винсент — не помешанный и говорит правду.
Винсент, однако, на помешанного похож не был. Когда я работала в госпитале, мне приходилось диагностировать психические заболевания, но у Винсента, на мой взгляд, никаких признаков отклонения от нормы не наблюдалось.
У меня задрожали ноги, и я, чтобы избавиться от дрожи, скрестила их в щиколотках. Поверить в рассказанную Винсентом историю мне пока было не по силам, и я, чтобы немного успокоиться, переключила внимание на конкретные предметы: на ложечку, которая лежала рядом с моей чашкой, на трещину, которая, извиваясь, шла по столу в конец столешницы.
— Ваша бабушка все еще жива? — спросил между тем Винсент.
— Да, — сказала Эми. — Она у себя в комнате, наверху.
Винсент удивленно выгнул бровь, но ничего не сказал и принялся за предложенный ему чай. Мы с Эми тоже взялись за свой. Ноги затекли, и я ощутила во всем теле неприятное покалывание. Никаких других эмоций или чувств я в этот момент не испытывала и вся словно одеревенела.
— Вы когда-нибудь задавали себе вопрос, почему у вас не отцовская фамилия? — спросил, нарушая затянувшееся молчание, Винсент. — Думали ли вы, почему она заставила вас взять свою фамилию?
Я так крепко вцепилась в свою чашку, что испугалась, что она вот-вот треснет. Тем не менее, выждав минуту, я заговорила:
— Бабушка в соответствии с законом оформила над нами опеку, когда мне было два года. Мне всегда казалось естественным, что мы носим ее фамилию.