— Да, тебе несладко пришлось, — понимающе кивнула Энджи. — Особенно по первому разу. Но это быстро забудется. Такая уж… как это говорится… наша природа. Когда мужа четыре месяца не видишь дома, а потом ему дадут увольнительную… тут обо всем забудешь… — Энджи грустно вздохнула, а потом, услышав скрип половиц за дверью, подскочила и быстро загасила сигарету. — Если сестры меня накроют с сигаретой в этой старой коробке, которая в любую минуту может вспыхнуть как спичка… Постой, я даже не знаю, как тебя зовут.
— Сильвия. — Она инстинктивно почувствовала, что может полностью доверять Энджи.
Энджи легла на живот, уперлась локтями в подушку и, подперев голову ладонями, обратилась к новенькой с предложением:
— Вид у тебя, прямо сказать, неважнецкий. Ты уж не обижайся. У меня наверняка не лучше. Может, поспим, пока суд да дело, как ты думаешь?
— Да, я немного устала, — попыталась улыбнуться в ответ Сильвия. На самом деле она была чуть живая от усталости и сейчас могла бы, кажется, проспать целую вечность.
Как раз напротив ее кровати висела та же картина, что и в первой палате. Окровавленные разверстые ладони. Поднятые к небу полные муки глаза. На груди кровавый рубец, напомнивший ей об ярко-красном рубце над левым коленом Никоса.
Проваливаясь в сон, Сильвия снова подумала о своем любовнике. Ей вспомнился тот первый день. Она была уверена, что человек, с которым она договаривалась насчет места разнорабочего, будет либо пожилой, либо, наоборот, совсем еще юный — и в том и в другом случае призыву в армию они не подлежали. Но вот она открывает дверь черного хода, и на пороге стоит Никос. Сейчас она видит его перед собой так же ясно, как и тогда. Шел дождь, и башмаки у него были мокрые и грязные. Вначале только это и бросилось ей в глаза. Как непохожи эти тяжелые, рабочие, с высокой шнуровкой башмаки на изящные черные и лоснящиеся подобно шкуре морского котика туфли Джеральда из магазина итальянской обуви. Вновь прибывший сразу наследил на безупречно чистом кафельном полу кухни. Он слегка прихрамывал, и она еще тогда подумала, что его демобилизовали по ранению.
Потом она подняла глаза и увидела коренастую фигуру в потертом плаще цвета хаки, шапку черных курчавых волос с блестящими капельками дождя, черные круглые, похожие на две полные луны, глаза и гладкую кожу лица, от которой, казалось, отражается свет. Сеть мелких морщинок разбегалась от уголков глаз. «А ведь ему вряд ли больше тридцати», — подумала она тогда.
Человек протянул руку, и она пожала ее. Огромная, сильная ладонь с задубевшей кожей, черные курчавящиеся на запястье волосы. Как отчетливо она это запомнила. Сильвия, не отрываясь, смотрела на эту руку, словно остолбенев, не в силах встретиться глазами с его черными пронзительными буравчиками.