Бруклин, 1968 год
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа совершаю я сей обряд крещения…
Слова старого священника гулким эхом отдавались под сводами полупустой церкви. В своей зеленой с белым ризе отец Донахью напоминал Розе постаревшего эльфа. Вот он протянул дрожащую руку с зажатым в ней серебряным черпачком, чтобы окунуть его в мраморную купель, а затем окропить святой водой венчик пушистых волосиков, виднеющийся из-под одеяла, в которое завернут младенец.
Громкий возмущенный крик прорезал благоговейную тишину храма.
Стоявшая чуть поодаль, у чугунной решетки, отделяющей от остальной части церкви небольшое помещение, где совершался обряд крещения, Роза почувствовала ноющую боль в груди. Господи, как ей хотелось бы прижать к себе своего новорожденного племянника.
«И правильно делает, что кричит! — подумала она. — Да на его месте любой бы разорался. Человек мирно спит, а его будят таким бесцеремонным образом — льют на голову холодную воду!»
Первородный грех. Какая несправедливость! Выходит, человек только родился, а на нем уже стоит клеймо? Потому что тысячи лет назад Адам имел неосторожность вкусить от яблока Евы! И ты уже идешь как уцененный товар, фабричный брак!
А с ней разве не то же самое? Разве не мечена она клеймом за грех своей матери? И расплачивается за него всю жизнь. Теперь, когда Нонни больна, стало еще хуже. Последние несколько месяцев у нее не дом, а сущий ад.
«Господи, я не знаю, сколько еще смогу вынести. И смогу ли», — с горечью подумала Роза.
Она тут же, устыдившись, отогнала от себя эту страшную мысль. Да как она смеет стоять здесь и жалеть себя? Жалеть нужно Марию! Бедняжка, она и так еле справляется со своими двумя малышами, а тут еще этот, третий.
Роза искоса взглянула на сестру. Глаза ввалились. Из-под подола видны опухшие лодыжки. «А платье! Боже! Чудовищное, черное. Как будто здесь похороны, а не крещение».
Стоявший рядом с женой Пит, худющий и жалкий в кургузом пиджаке из шотландки, имел весьма озадаченный вид: казалось, бойкий коммивояжер уговорил его купить абсолютно ненужную вещь, и теперь Пит не понимает, как это он согласился.
Его семья переехала в Детройт, так что в церкви из родных сейчас никого не было, не считая Розы и Клер. И еще сестры Бенедикты.
Роза посмотрела на Клер, стоящую подле нее: отрешенно безмятежное круглое лицо в крахмально-белом обрамлении. В рясе и апостольнике[2] сестра слегка смахивает на ободранного голубя с растрепанными перышками, едва прикрывающими тонкие косточки.
«Ну какой, спрашивается, прок от всей твоей религии, если твои руки до того заняты четками, что никогда не занимаются никакой работой по дому? — обратилась она к сестре с немым укором. — Где ты скрываешься, когда я надрываю спину, усаживая Нонни в инвалидное кресло? Когда я кормлю ее или мою?»