— Вот, — узелок протягивает, — дочка мне твоя дала. Только не пригодилось, зря побеспокоил. Восемьдесят восемь копеечек, как одна. Могу я ей отдать? Она ж, небось, в секрете на что-то копила…
Дуська только кивнула мрачно: проходи, отдавай…
А Влас уж быстренько в комнату прошмыгнул, как только Евдокия с дороги убралась. И встал вроде как ошарашенно перед гробом.
— Это ж как, — бормочет, а морда довольная, как у кота, сметаны нализавшегося. — Нельзя ж так… Ты что ж, и не сказала никому?
— Не успела, — как сплюнула, процедила Евдокия сквозь зубы. — Ты первый новость узнал. Долг-то отдавать собираешься?
Влас потерялся, но пришёл в себя:
— Ай, конечно, — и опустил кулёк с медяками возле гроба. — Горе-то какое…
И ещё раз, на прощанье, девочку мёртвую по волосам погладил. А из волос тот же чертёнок мерзкий шнырь к нему в рукав. Влас аж в улыбке растёкся. Но в руки себя взял, снова скорбный вид напустил.
— Как же ты, Евдокия, теперь? — состроил он скорбную рожу. — Если подмогнуть чего, так ты только скажи. Я завсегда.
Евдокия даже не усмехнулась.
— Знаю. Помянешь дочку мою?
Влас артачиться и не подумал:
— Святое дело. За что другое — ни-ни, а за это…
Дуська дальше и не слушала. Порезала в тарелку огурцов солёных и четвёрочный стакан самогона из бутыли налила.
Влас даже стоя заёрзал из стороны в сторону:
— Ты, того… не подумай, что я ради этого. Про меня разные гадости говорят… Но я чисто из уважения и соболезнования…
— Ага, — мрачно кивнула Евдокия, — садись и пей.
Влас, уважительно кланяясь, сел на поставленную на рогожку табуретку у печи, потом, зажмурившись, словно амброзию небесную пил, вылил в себя стакан самогону. Довольно хрюкнул и бросил в рот кружок солёного огурца.
В тот же момент Евдокия воткнула в косяк входной двери заговорённую швейную иглу, подаренную бабкой Акулиной.
Влас попытался подняться на ноги, но не смог, как будто кто его за задницу к табурету приколотил. Недовольно хмыкнув, Влас попытался ещё раз, потом ещё… Наконец дурашливое выражение сошло с его глуповатой рожи.
— Сама догадалась или надоумил кто? — каким-то не своим голосом поинтересовался он. — Ну, и что дальше?
— Для тебя — ничего, — сообщила Евдокия и с размаху впечатала чёрный от времени топорный обух в висок Власа.
Раздался странный звук, словно кто-то пробил молотком толстый лёд на болоте. Сначала удар, как дерева об дерево, а потом сразу омерзительный "чвак", словно нечто твёрдое и тупое вошло во что-то вязкое и мягкое. Влас выпучил глаза, из ушей его, носа и рта хлынул поток чёрной вонючей крови, а потом он медленно, как бы нехотя свалился с табурета, уткнувшись носом в грубую ткань половика.