Дуська последние слова как и не слышала. Свёрточек с иголкой приняла и на груди спрятала как сокровище какое. Акулина же ещё немного покряхтела по-стариковски и назад к себе на болото отправилась.
На другой день Дуська у председателя отгулы выпросила. Про беду её уже все знали, поэтому вопросов никаких и не возникло. Председатель ещё поинтересовался, может, помощь какая нужна. Евдокия только головой тряхнула.
А про то, что сразу после этого она к Яшке-плотнику заходила, не знал никто. И Яшку Дуся предупредила, чтоб тот язык не распускал. Тот и не спорил ничего, понимающе кивнув, но заказ принял. Уже вечером, когда стемнело, приволок он к Евдокии на двор небольшой такой гробик. Может, и не бархатом обшитый, но добротно сделанный — ни щёлочки, ни заусенчика.
Спрятала Дуська гробик до времени в сараюшке во дворе. А уже через два дня вечером, когда только собаки по дворам брехали, а людей уже не наблюдалось, перетащила Дуська гробик этот в избу.
Ленка ещё прошлым вечером в забытьё впала, но не металась в горячке, а просто угасла. Только вздохнула глубоко один раз и больше не дышала.
Дуська же, как и тогда, когда ей весть о смерти мужа с отцом принесли, не завыла, не забилась в истерике. Просто лицо к потолку подняла, всхлипнула, как волчица взрыкивает, когда разорённую нору находит, и затихла.
Умерла Ленка вечером, как только стемнело. Никого тогда Евдокия на помощь звать не стала: сама воды наносила, дочку обмыла, причесала и в платье нарядное, из собственного свадебного перешитое той же Ленкой, нарядила. Потом на руки взяла и в гробик маленький, Яшкой сделанный, переложила. Стол с гробом на угол развернула, а в изголовье иконы поставила, уже лет пять как в сундуке хранившиеся и света не видавшие. А и пусть, что "партейная": Ленину — лениново, а богу — богово. Так за трудами этими скорбными ночь и пролетела. Только когда уже светать стало, задремала Дуська у гробика, точнее, в какое-то мутное забытьё впала.
Но ненадолго.
Уже где-то через полчаса знакомый скрип раздался, и в дверь поскреблись. Как будто собака под дверью нагадила и дерьмо своё зарывает. Дуська встрепенулась и открывать отправилась.
За порогом Влас стоит. Помятый, будто пил всю ночь, глаз подбит, не иначе с телеги своей громыхнулся, дерьмом от него разит, хоть нос затыкай.
— Привет, Евдокия, — говорит, — я тут, того… должок принёс, дочка меня твоя выручила один раз, можно ей спасибо сказать?
Евдокия стоит, глаз с него не спускает, а Влас — трусоват он был, как говорилось уже выше, — мнётся, по карманам хлопает и на Дуську не смотрит. Потом нашёл, обрадовался: