Понемногу в их жизни установился определенный распорядок. Каждый вечер Фабрис приходил к ней обедать — ни разу больше он не повел ее в ресторан — и оставался до семи часов утра. «Терпеть не могу спать один», — говорил он. В семь он вставал, одевался и ехал домой, чтобы поспеть к восьми, когда ему подадут завтрак в постель. Завтракал, читал газеты, а в девять часов звонил Линде и полчаса болтал с ней о чем придется, будто они Бог знает сколько дней не виделись.
— А еще что? — говорил он, когда паузы у нее начинали затягиваться. — Что еще было, расскажите?
В течение дня он почти никогда не показывался. Днем неизменно завтракал у своей матери, живущей над ним в том же доме, на втором этаже. Иногда после этого возил Линду осматривать достопримечательности, но обыкновенно появлялся не раньше половины восьмого, и они садились обедать.
Линда в дневное время занималась тем, что накупала себе вороха одежды, расплачиваясь толстыми пачками денег, которыми ее снабжал Фабрис.
Семь бед — один ответ, думала она. Он все равно меня презирает, так уж какая разница.
Фабрис был только счастлив. Он проявлял самый пристальный интерес к ее нарядам, осматривал их так и эдак, заставлял ее прохаживаться в них по гостиной, убеждал возвращать их в магазин для переделок, которые ей представлялись совершенно излишними, но на поверку оказывалось, что в них-то и заключается вся соль. До сих пор Линда не до конца понимала, в чем преимущество французской одежды по сравнению с английской. В Лондоне, в период первого ее замужества, считалось, что она исключительно хорошо одевается; теперь она сознавала, что никогда, по французским меркам, не могла и в самой малой степени претендовать на chic. Вещи, привезенные ею с собой, выглядели столь безнадежно затрапезными, вымученными, убогими, такими неуклюжими, что лишь обзаведясь в «Галери Лафайет»[81] готовым платьем, она отважилась ступить ногой в дома высокой моды. А когда, наконец, вынырнула из их недр с кой-какими приобретеньями, Фабрис посоветовал ей продолжать в том же духе. Для англичанки она, по его словам, обладала не самым дурным вкусом, хотя сомнительно, чтобы ей удалось когда-либо стать élégante в полном смысле слова.
— Единственно путем проб и ошибок, — говорил он, — можете вы определить, к какому принадлежите типу, в каком вам двигаться направлении. И потому — старайтесь, мой друг, не жалейте усилий. Пока что получается совсем недурно.
Наступила удушливая знойная пора — погода, манящая на отдых, к морю. Но шел тысяча девятьсот тридцать девятый год, и не каникулы были на уме у мужчин, а смерть, не купальные костюмы, а военная форма, не танцевальная музыка, но звуки трубы, а пляжам на ближайшие годы предстояло служить не местом отдыха и развлечений, но полем брани. Фабрис не уставал повторять, как он мечтал бы свозить Линду на Ривьеру, в Венецию, в свой прекрасный замок в Дефине. Но он был резервист, его могли призвать в любой день. Линда нисколько не жалела, что нужно оставаться в Париже. Загорать она могла сколько душе угодно и в своей квартире. Угроза войны не внушала ей особых опасений, она принадлежала к числу тех, кто больше склонен жить сегодняшним днем.