— В Англии, — сказала она, — люди только и делают, что отрекаются от других за принадлежность к католичеству. И причиняют себе этим иногда большое горе. Об этом в Англии написано много книг.
— Англичане — сумасшедшие, я всегда это говорил. А сказанное вами звучит так, будто вам хочется, чтобы от вас отказались. Что-нибудь произошло с субботы? Уж не наскучила ли вам работа для фронта?
— Нет-нет, Фабрис. Просто спросила, вот и все.
— Но вы так погрустнели, ma chérie, в чем дело?
— Мне вспомнилось Рождество у нас дома. Рождество меня всегда располагает к сентиментальности.
— Если события сложатся так, как я предсказывал, и я вынужден буду отправить вас обратно в Англию — вы поедете домой, к отцу?
— О, нет, — сказала Линда, — да и во всяком случае — не сложатся. Во всех английских газетах сказано, что наша блокада — гибель для немцев.
— Блокада! — нетерпеливо повторил Фабрис. — Чепуха какая! Позвольте вам сказать, madame, — наплевать им на вашу блокаду. Так куда же вы поедете?
— К себе в Челси, ждать вас.
— На это могут уйти месяцы, годы.
— Я подожду, — сказала она.
Омертвелые верхушки деревьев начали наливаться, оживать, обметались розоватым налетом, переходящим постепенно в золотисто-зеленый. То и дело в небе открывались оконца синевы, и выпадали дни, когда можно было снова открыть собственные окна и полежать голышом на солнышке, лучи которого заметно набирали силу. Линда всегда любила весну, эти внезапные перепады температуры, эти качанья вперед-назад, то к лету, то обратно к зиме — и в этом году, живя в прекрасном Париже, с восприятиями, предельно обостренными пришествием любви, она особенно глубоко ощущала на себе ее действие. В воздухе веяло чем-то странным, совсем иным, чем в канун Рождества; какая-то нервозность разливалась по городу, город полнился слухами. Назойливо лезло в голову выражение «fin de siècle». Напрашивалась определенная аналогия между тем состоянием ума, какое оно обозначает, и нынешним — с той разницей, что нынешнему, думала Линда, более подошло бы «fin de vie». Похоже было, что все вокруг, включая и ее, доживают последние дни своей жизни, но это странное ощущение не вызывало у нее тревоги, ею владел безмятежный и беспечный фатализм. Часы между появленьями Фабриса она заполняла, лежа на солнце или играя со щенком. Начала даже, по совету Фабриса, заказывать новые платья на лето. Он, судя по всему, рассматривал приобретенье туалетов как одну из основных обязанностей женщины, подлежащую неукоснительному исполнению, невзирая на войны и революции и вопреки всем болезням, до гробовой доски. Как говорится, что бы там ни было, а возделывать поля и ухаживать за скотиной нужно все равно: жизнь продолжается. Человек до мозга костей городской, он отмечал неспешный круговорот времен года по весенним английским костюмам своей любовницы, ее летним ситцам, осенним ensembles и зимним мехам.